Дневник Джанни Урагани
Шрифт:
Дальше я направился к Уго Беллини.
Уго Беллини – совсем юный адвокат лет двадцати с небольшим, он сидит в конторе своего отца, тоже адвоката, но уже заслуженного, на улице Короля Виктора Эммануила, 18. Уго строит из себя незнамо кого: ходит грудь колесом и задирает нос, да ещё говорит таким толстым голосом, будто из-под земли. Он и правда смешон, что и говорить; но я всё же немного трусил заходить в контору, ведь этот господин шуток вообще не понимает. Поэтому я только заглянул в дверь и сказал:
– Простите, старик Дон Сильва [3] здесь?
– Что там такое? – откликнулся Уго Беллини.
– Вам фотокарточка! – я протянул его портрет, под которым было написано: «Вылитый старик Дон Сильва! Как же он смешон!».
Он взял фотографию, а я тут же бросился наутёк! Видимо, она поразила его в самое сердце: уже на лестнице до меня донёсся его грозный бас:
– Грубиянки! Клеветницы! Невежи!
3
Старый испанский вельможа из оперы Джузеппе Верди «Эрнани», который хотел жениться на своей юной племяннице вопреки её воле, эту роль в опере должен исполнять бас.
Ох! Но я не стану здесь описывать все утренние сцены, иначе мне никогда не лечь спать!
Как же вытягивались лица у этих юношей, когда я совал им под нос их портреты, да я чуть не лопнул от смеха, глядя на их гримасы!
Потешнее всех был Джино Виани. Бедняга! Когда я отдал ему его фотографию с подписью: «Портрет осла», его глаза наполнились слезами и он произнёс слабым голосом:
– Моё сердце разбито!
Что-то не верится: ведь если бы у него и правда разбилось сердце, он не смог бы метаться по комнате и бормотать какую-то ерунду.
9 октября
Сегодня Ада, Луиза и Вирджиния весь день терзали маму, чтобы она разрешила им устроить этот бал, о котором они столько болтают. Мама – сама доброта – в конце концов уступила их мольбам, и праздник был назначен на следующую среду.
И вот что интересно: обсуждая, кого пригласить, они вспомнили всех, кого я вчера навестил с фотографиями.
Посмотрим теперь, захотят ли эти синьоры после всех лестных слов, которые они прочли на своих портретах, прийти на бал танцевать с моими сёстрами!
12 октября
Мой дорогой дневник, мне так нужно излить тебе душу!
Невероятно, но от детей одни неприятности! Лучше, чтоб вообще никто не рождался, уж это бы порадовало взрослых!
Сколько выпало на мою долю вчера, сколько нужно было тебе рассказать, мой дорогой дневник! Но как раз из-за того, что досталось мне крепко, я вчера даже не мог писать. Ну и влетело же мне!.. Я до сих пор с трудом двигаюсь, а сидеть вообще не могу. Вся эта история оставила на мне – точнее, на некоторой части меня – неизгладимый след.
Но я поклялся сегодня описать, как было дело, и, превозмогая боль, хочу поведать обо всех моих злоключениях…
Ах, дневничок мой, как же я страдаю!.. И всё за правду и справедливость!..
Я уже говорил тебе давеча, что мои сёстры получили от мамы разрешение устроить бал у нас дома; не могу тебе передать, какая в доме сразу поднялась оживлённая кутерьма. Сёстры метались по дому, шушукались и хлопотали без устали… Все говорили и думали только об одном.
Третьего дня после завтрака все собрались в гостиной составлять список приглашённых и были на вершине блаженства. Как вдруг кто-то стал трезвонить в дверь. Сёстры, отложив список гостей, затрещали:
– Кто это может быть в такой час? Какой трезвон!..
– Деревенщина какая-то!
– Невоспитанный грубиян, это уж точно…
В этот момент в дверях показалась Катерина и объявила:
– Синьорины, сюрприз!..
А за ней – вот тебе на – тётя Беттина! Тётя Беттина собственной персоной, тётя Беттина, которая живёт в деревне и приезжает нас навестить раза два в год.
Девушки выдавили:
– О! Какой чудесный сюрприз!
Но побледнели от злости и под предлогом того, что им надо приготовить тёте комнату, оставили её на маму, а сами улизнули в кабинет. Я прокрался за ними.
– Вот гадкая старуха! – сказала Ада чуть не плача.
– Как же! Она такое не пропустит! – язвительно воскликнула Вирджиния. – Представьте только, как она обрадуется, что можно по случаю праздника облачиться в зелёное шёлковое платье с жёлтыми хлопковыми перчатками и нацепить лиловый чепчик!
– Как же надоело за неё краснеть! – в отчаянье подхватила Луиза. – Ах, это просто невыносимо! Мне стыдно показываться на людях с такой нелепой тётей!
Тётя Беттина страшно богатая, но уже совсем древняя старуха, бедняжка! Настолько древняя, будто сошла с Ноева ковчега: вот только там всякой твари было по паре, а тётя Беттина сошла одна-одинёшенька, потому что не нашла себе даже самого завалящего мужа!
Значит, мои сёстры не хотят, чтоб тётя осталась на бал. И по правде говоря, их, бедняжек, можно понять. Ведь они столько хлопотали ради того, чтоб праздник удался на славу, а теперь эта нелепая старуха им всё испортит!
Надо спасать положение. Придётся кому-то пожертвовать собой ради их спокойствия. Что ж, пострадать за родных сестёр – благородное дело для любого мальчишки, разве нет?
Меня и так уже мучила совесть за то, что я сыграл злую шутку с фотографиями, и я решил загладить свою вину.
И вот третьего дня после ужина я отвёл в сторонку тётю Беттину и со всей серьёзностью, какой требовали обстоятельства, начал издалека:
– Дорогая тётя, хотите по-настоящему угодить своим племянницам?
– Что ты такое говоришь?
– А вот что: хотите, чтобы они были довольны, сделайте одолжение, отправляйтесь восвояси, не дожидаясь праздника. Понимаете, вы такая старая, да и подходящего наряда у вас нет, само собой, им не хочется, чтоб вы оставались на праздник. Только не говорите, что это я сказал. Просто прислушайтесь к моему совету: уезжайте в понедельник, и племянницы будут вам по гроб жизни благодарны.