Дневник галлиполийца
Шрифт:
28 марта.
Мы, безусловно, одержали моральную победу. Генерал Кутепов вернулся из Константинополя и сообщил следующее. Французы взяли угрозу «не кормить» обратно. Обещали даже к Пасхе увеличить довольствие. Пока все остается по-старому, но ведутся переговоры о переселении нас в Сербию, Грецию или на Дальний Восток. У меня как гора с плеч свалилась. Сознаюсь, что превращаться в беженца мне по многим причинам совершенно не хочется. На всякий случай написал письма — в Белград профессору В., прося устроить при Университете, если Армия распадется, сенатору Н. в Константинополь и М-ме Драгумис{32} в Афины.
29 марта.
После больших колебаний (боролся со своей ленью и апатией) я решил попробовать сдвинуть с мертвой точки дело устройства в лагере «Устной газеты» (в городе в небольших размерах она уже существует){33}. Нужно попытаться организовать политическую информацию в лагере, иначе события неизбежно захватят нас врасплох. Отправился в город к представителю Всероссийского земского и городского союза. Он отнесся к моей мысли очень сочувственно. Просил его устроить заседание в штабе лагерного сбора, но обо мне ничего генералу Витковскому не говорить. Лучше, чтобы инициатива исходила от Земского союза.
30 марта.
В 19 ч. собрались в штабе лагерного сбора заведующие информационными частями полков, некоторые предполагаемые лекторы, представитель Земского союза г. Пухальский. Присутствовал генерал Витковский и начальник штаба полковник Бредов.
Отношение Витковского, против моего ожидания, сочувственное. Я вызвался прочесть намеченный совещанием доклад о Бразилии. Помимо идейной стороны дела, интересно получить и маленькое вознаграждение, которое предлагает Земсоюз.
31 марта.
Снова собрались в штабе. Председательствовал начальник информационной части. Решено сконструировать редакционную коллегию из пяти представителей — по одному от каждой пехотной, кавалерийской и артиллерийской бригады. От артиллерийской бригады генерал Фок (командир бригады) временно назначил меня.
1 апреля.
Коллегия впервые собралась в более или менее окончательном составе. Перед нашим совещанием генерал Витковский долго совещался с наштадивом. Организация «Устной газеты» поручена Генерального штаба полковнику С.Н.Ряснянскому (командиру 4-го конного полка). Кроме него и членов коллегии присутствовал наштадив полковник Бредов, заведующий инф. частью и, в качестве «спеца», — доктор социологии Гейдельбергского университета, гвардии капитан З.Б.
Я сделал доклад о необходимости интенсивной политической работы. Наиболее опасным для существования Армии является не большевизм — в Совдепию из воинских частей корпуса уехало всего 140 человек и 200 беженцев. Наоборот, почти неизбежный переход власти в руки левых партий, несомненно, вызовет раскол, а возможно, и распад Армии. Средство борьбы — широко поставленная пропаганда, направленная по тактическим соображениям не против партии социалистов-революционеров, а против отдельных ее представителей — например, Керенского{34}. Ближайшая задача — воспрепятствовать отъезду чинов Армии в Бразилию. Это путешествие мне кажется форменной авантюрой. Офицеры Генерального штаба согласились со мной по всем пунктам. Только З.Б. доказывал, что желательно было бы обойтись в газете совсем без политики, но поддержки не встретил. З.Б. очень ко мне внимателен, но, кажется, думал, что мне лет двадцать. Беда выглядеть еще моложе своих небольших лет.
3 апреля.
Сегодня состоялось еще одно заседание{35}. Я прочел конспект доклада о Бразилии. Возражений он не встретил. Решено только подробнее остановиться на бесправном положении русских в случае переселения их в Бразилию (пр. № 15).
6 апреля.
Получено сообщение о протесте Америки против насильственного выселения нас в Совдепию. Настроение в лагере стало более спокойным. Заблуждаться, однако, ни в коем случае нельзя. Большую часть офицеров и солдат удерживает от распыления не патриотический порыв, а полное отсутствие возможности где-нибудь устроиться.
7 апреля.
В 15 ч. 30 м. первый «сеанс» нашей газеты наконец состоялся. Говорили Ряснянский, я и один офицер Дроздовского полка (о Совдепии). Кроме того, играл оркестр и пел хор 4-го Конного полка. Народу было довольно мало (человек 300). Причина — по частям вовремя не объявили и, кроме того, «Устная газета» совпала с футболом. Ряснянский говорил хорошо, моим докладом публика, кажется, тоже осталась довольна, но дроздовец читал совсем слабо.
8 апреля.
Обошел сегодня все шесть артиллерийских дивизионов, приглашая желающих на совещание лекторов. Офицеры одной из Корниловских офицерских рот пригласили меня к себе в палатку и попросили дать дополнительные сведения о Бразилии. Рассказал, что мог. Потом долго говорили. Общее впечатление от беседы довольно печальное. В глубине души, видимо, почти каждому хочется стать беженцем. Это, конечно, понятно — люди прежде всего устали. Если возобновится борьба, рано или поздно каждого из них, пехотинцев, ждет смерть, а умирать никому не хочется, особенно в те чудные, весенние дни, которые теперь стоят. Меня иногда (особенно почему-то по вечерам) самого берет сомнение. Я постепенно отстаю от строевой работы. Мое некоторое умение говорить и довольно хорошее знание иностранных языков рано или поздно, вероятно, используют, и вряд ли я больше попаду куда-нибудь под огонь. С другой стороны, я, сколько могу, стараюсь что-нибудь сделать для сохранения Армии и, значит, хотя в минимальной степени, но все-таки беру на себя ответственность за дальнейшие смерти.
Недавно думал о судьбе Вани Ш.{36}, и вдруг узнаю, что он здесь. Ноги нет, но все-таки приехал в Галлиполи. Женился и явился сюда с женой и ее родителями. Ване самое большее двадцать первый год.
26 апреля.
Опять давно не писал своего дневника. Много воды утекло за эти две недели, хотя ничего, собственно говоря, не изменилось.
Наша «газета» в Корниловский день (13 апреля) прошла очень успешно. Пела Н.В.Плевицкая. С большим подъемом говорил полковник Савченко. Я приготовил коротенькую речь, но не выступил, так как «сеанс» затянулся. В тот же день вечером я получил предписание отправиться в Офицерскую артиллерийскую школу на курсы летчиков-наблюдателей. Предписание было от Инаркора{37}, и возражать не приходилось.
Не могу сказать, чтобы я был рад этому переселению в город на 5 недель. Не хочется бросать преподавание французского языка и отрываться от «Устной газеты». Зашел в штаб лагерного сбора откланяться. Генерал Витковский был со мной чрезвычайно любезен. Я ему обещал приходить в лагерь на «газету». Выяснилось, что в школу я вызван для преподавания радиотелеграфа. Английские руководства, которые мне удалось достать, сильно помогут, но все-таки и самому придется подзаняться.
Помещение в школе довольно скверное — развалины старой мечети, кое-как приведенные в жилой вид. В дождь крыша сильно протекает, но зато дали матрасики (американские) и есть вестовые, а я до сих пор с трудом обхожусь без прислуги.
Вечером город и особенно его окрестности прелестны. В час заката словно нарисованными акварелью кажутся развалины башен на фоне розовеющего неба.
У турок есть трогательный обычай устраивать крохотные семейные кладбища почти у каждого дома. Маленький садик за каменной аркой, в нем кипарисы или лавры, плющ, зеленая низкая трава и среди нее маленькие мраморные памятники. Смотрю на такой уголок, и опять тоска щемит душу. Кажется, кладбища Фридрихсфельда и Гохштета до конца жизни не изгладятся у меня из памяти.