Дневник галлиполийца
Шрифт:
16 мая.
Опоздал сегодня на свою лекцию в школе, так как не был предупрежден о том, что она перенесена на утро. Затем меня вызвал начальник школы. Я думал, что генерал Дынников намерен мне устроить некоторый разнос за уход в лагерь без его разрешения, но оказалось совершенно другое. Генерал предложил мне остаться переводчиком при школе. Я поблагодарил, но отказался. Сказал откровенно, что мне неудобно сейчас уходить из строевой части. Мои «политические враги» следят весьма внимательно за всем, что я делаю, и обязательно воспользовались бы всякой моей оплошностью, чтобы повсюду меня ругать.
26 мая.
За то время, что я не писал дневника, в Корпусе произошли крупные события. 21 мая французы совершенно неожиданно прислали пароход и предложили желающим отправиться в Болгарию, не сообщив даже об этом нашему командованию. Из частей началось бегство офицеров и солдат. У нас
На днях читал в Корниловском военном училище «Учащиеся и война» (III).
27 мая.
Сегодня по предложению Шевлякова и Савченко{44} должен снова читать «Учащиеся и война» (в сокращенном виде) на публичном заседании Высших курсов.
Савченко и Шевляков шутят, что, устраивая концерт-митинг, мы должны его как-нибудь повежливее назвать.
Вчера встретил в «Детском саду» гимназиста Галлиполийской гимназии с Георгиевским крестом на куртке. Ему лет 15, никак не больше. Расспросил, откуда он и в какой части. Оказался Белозерский стрелок, доброволец из Харькова. Рассказал мне, что из их гимназии в 4-х старших классах ушли на войну все, за исключением евреев.
Наш «митинг» произвел значительное впечатление. Мы заседали на открытой сцене на развалинах древнего акрополя. Народу было множество. Даватц говорил о генерале Врангеле с искренним волнением. Как всегда в таких случаях, долго кричали «ура». Вообще говоря, здесь, в городе, юнкера кричат «ура» аккуратно каждый день.
В лагере, несмотря на все наши усилия, дело с «У.Г.» как-то не налаживается.
29 мая.
Сегодня по просьбе начальника дивизии вся наша группа ездила в лагерь. Должно было состояться повторение заседания, устроенного в городе. Там собралось, говорят, в театре 3000–4000 народа, но получилось крайне обидное недоразумение. Назначили заседание в 18 часов, потом перенесли его на 17, не успев предупредить нас. Мулы для вагонетки{45} были поданы не вовремя. По дороге она сходила с рельсов раз пять. В результате мы приехали, когда публика уже вся разошлась. На душе остался ужасно неприятный осадок. Устроили, пользуясь случаем, пленарное заседание Высших курсов — лагерных и городских. Я был приглашен присутствовать.
Во время этого заседания у меня впервые оформилась давно мелькавшая мысль. Я предложил ходатайствовать перед командиром Корпуса о выделении всех учащихся средне-учебных заведений, состоящих в частях, в отдельные команды, курс которых соответствовал бы курсу четырех старших классов гимназии. Полковник Савченко, полковник Безак (инспектор классов Сергиевского артиллерийского училища) и другие отнеслись весьма сочувственно, но попросили написать более подробный доклад.
30 мая.
Сегодня благополучно съездили в лагерь в автомобиле. По дороге метеоролог просвещал нас насчет пинеобразных облаков, грозивших основательным дождем. Накануне батюшка Сергиевского училища{46}, академик и, видимо, очень начитанный человек, рассказал много интересных вещей о древностях Галлиполи. В древностях я, впрочем, плохо разбираюсь, но что мне страшно нравится, это орнаменты на турецком кладбище.
Сегодня на заседании было не особенно много народа, но все же не менее тысячи человек. Сидел в одном из первых рядов и наш полковник С. До сих пор С. достаточно враждебно относился к моим попыткам «общественной деятельности», но после сегодняшней моей речи он был внимателен и любезен. Я считаю, что мой доклад направлен не столько в сторону учащихся, сколько в сторону начальства. На днях мне пришлось еще раз прочесть его в учебной команде Артиллерийской школы. В более интимной обстановке (было человек 200) как-то приятнее говорить. Мне во время последней части речи снова вспомнились Каншин
31 мая.
После очередной моей лекции по радиотелеграфу (должен признаться, что радиотелеграф мне порядком надоел) отправился на пляж и там, раздевшись и лежа на солнцепеке, составил доклад совету Высших курсов об организации «военных гимназий» (пр. 16). Считаю, что можно назвать проектируемые мною команды (если, конечно, они будут образованы и дело пойдет хорошо) как угодно, но не кадетскими корпусами, так как это отпугнет публику. Курс должен быть посвящен целиком общеобразовательным предметам, а строевые занятия — в минимальном размере, необходимом для поддержания дисциплины. С переездом в Сербию организации необходимо придать широкий характер, привлекая в «Гимназии» всех, кто перешел на штатское положение и болтается без дела по городам Сербии и на улицах Константинополя. В таком масштабе организация может быть проведена только при поддержке капиталистов (по-моему, возможно участие не только наших, но и иностранных, например, Уитмора) и Американского Красного Креста. Мне могут возразить, что за границей мы будем недолго и нет смысла задаваться такими широкими планами. Я считаю, однако, что большевизм так легко не падет и надо рассчитывать на год, а то и на два. Вряд ли он может продержаться дольше.
1 июня.
Продолжаю «читать радио». Признаться, иногда чувствую себя неловко, так как слушатели задают порой совершенно неожиданные вопросы и я немного затрудняюсь отвечать.
«У.Г.» начинает пользоваться популярностью. Говорим мы как-никак с наибольшей свободой, возможной в какой бы то ни было армии. Жаль только, что опыты привлечения новых лекторов неизменно кончаются неудачей — люди выходят и начинают невозможно мямлить.
2 июня.
Ходил в лагерь и прочел доклад «Генерал Людендорф о значении пропаганды». Пришлось в предыдущие дни немало поработать.
Полностью перевел две главы первого тома. Материал получился интересный и, по-моему, весьма убедительный для начальства. В особенности слова Людендорфа о необходимости адвокатов для защиты правого дела сейчас как нельзя более уместны. Народа было не особенно много (не более 1000 человек). Не было музыки, всегда собирающей толпу, и погода стояла пасмурная.
5 июня.
После предыдущей очень утомительной недели отдыхаю и купаюсь. Неприятно, что немного припухла челюсть и приходится усиленно мазать ее йодом. Земский союз теперь платит по 40 пиастров за доклад, но зато берет в свои руки «направление» газеты. Думаю, что у наших военных властей и у С.В. Резниченко{47} хватит такта, чтобы сговориться (Резниченко — бывший офицер). Х. теперь не производит на меня такого очень благоприятного впечатления, как в начале нашей работы. Он, видимо, считает, что хорошо разбирается в политике. В то же время у него вырываются фразы, отдающие политическим мальчишеством. Я говорил ему на днях о необходимости проводить единую политику и с этой точки зрения считал неуместными выпады против Савинкова. Х. улыбнулся и говорит: «Знаете, это ничего — пускай себе начальство переписывается» (дело шло о письме Врангеля Б.В.Савинкову и об ответе Савинкова Врангелю; штаб Корпуса отпечатал и расклеил оба письма в городе и в лагере).
Полковник П. убеждал меня заняться составлением литературного описания нашей жизни в Галлиполи на премию Уитмора. То же самое говорили и в батарее. Находят у меня беллетристический талант и прочее. Я после некоторых колебаний решил не писать — мал срок (две недели) и цензура штакора мне не улыбается.
Французы вывесили объявление{48} (на русском языке) об отправке желающих в Баку на нефтяные предприятия. Сегодня утром подошел большой пароход (забыл его название) под турецким и французским флагами, на который хотели погрузить желающих ехать в Батум. Говорят, что французы стали значительно более любезны к нашему командованию (Галлиполи это не касается; здесь полковник Томассен{49}, всегда был очень корректен). Последнее объявление было прислано в штакор с препроводительной бумагой «просим передать демобилизованным русским» вместо обычного «русским беженцам». Кутепов немедленно поехал в беженский лагерь{50} и предложил желающим записываться. Уехало около 600 человек. Офицеров (желавшие ехать оказались и среди них) наше командование на пароход не пустило. По-моему, это сделано совершенно правильно, так как с принципиальной точки зрения увеличивать в Совдепии число хотя бы плохоньких военных специалистов совершенно не желательно. Я, если бы от меня зависело, не пускал бы и квалифицированных рабочих.