Дневник леди Евы
Шрифт:
Снова впереди забрезжил просвет. Неужели это кончился лес? Она вышла на довольно большую светлую поляну. Наверное, это когда-то была вырубка. Кто-то вырубил деревья для каких- то нужд, оставив почему-то в центре огромный старый дуб. Девушка невольно залюбовалась им.
— Вот ты где! Попалась! — неожиданно раздалось сзади. Глэдис окатило холодной волной страха. Она попыталась отскочить, но кто-то крепко схватил ее за руку. Она совершенно не слышала, как он подкрался. «Он же охотник», — пронеслось в ее мозгу, — «Значит, умеет ходить бесшумно!»
Это был тот самый, в зеленом жилете. Он, видимо, был ровесником Тома и Олли, но пониже ростом и более крепкий на вид. Пожалуй, его можно было бы назвать привлекательным, если бы не густой запах алкоголя и безумное веселье в мутных глазах. Он был один. Глэдис попыталась успокоиться.
— Убери руки, —
— Ты что, собралась мне указывать?! — безумные глаза полыхнули темным гневом исподлобья, он стиснул ее руку так, что она чуть не вскрикнула, показалось, что запястье сдавило камнями.
— Что ж, давай поговорим… — ее голос предательски дрогнул.
— Какие могут быть разговоры с добычей, — оскалил он белые волчьи клыки.
Белоручку Боба считали нелюдимым и мрачноватым. Не потому что он от природы был злым. Просто не умел говорить так, чтобы люди слушали его, открыв рот. Ну и ладно. Не менестрель же он! Понимать его умела только Мэй, его жена. И еще, конечно, железо! Оно, казалось, всегда угадывало, чего от него хочет Боб, и послушно принимало форму то ножа, то серпа, то наконечника стрелы…
Одевался он тоже очень просто: рубаха, похожая на тунику с рукавами (кот) из грубого полотна, до колен, суконные чулки-шоссы, широкий пояс — вот и весь наряд. И прозвище ему дано было, понятно, в шутку. Кузнецы не бывают белоручками. Но так уж он был устроен, что всегда казался закопченным — заросший до глаз черной бородой, с обнаженными руками, покрытыми такой же черной растительностью (ему всегда было жарко, как будто он впитал в себя горячий воздух кузницы про запас), и когда в воскресенье он шел с семьей в церковь, отовсюду неслось: «Белоручка Боб, Белоручка, замараться не боишься?» Он никогда не злился на это — такие уж шутки в Уолхалле, его родной деревне. Вообще, по виду Боба никогда нельзя было сказать, какое у него настроение.
Но сегодня оно было отменным. Осенью Боб всегда запасал древесный уголь на время дождей. Сэр Роджер, владелец этой земли, выделил ему в этом году большой участок леса и разрешил рубить деревья на уголь. Здесь кузнец завел обширную угольную яму. А как же! Новую дорогу-то проложили через Уолхалл! Заказов стало больше — угля не напасешься. За лето Боб со старшим сыном нажег много, должно хватить на все дождливое время. Вот и сейчас сзади поскрипывает телега, нагруженная мешками, вокруг осенний лес. Тепло и тихо. Даже ветра нет. Тропинка еле заметна, но впереди уже показалась поляна, старая вырубка, а недалеко от нее — хорошая дорога до самого Уолхалла. Задумавшись, он не сразу понял, что давно слышит странные звуки, похожие на тихое поскуливание. Боб пошел вперед быстрее. Он никого не боялся, не каждый осмелится связаться с кузнецом — невысокий, кряжистый, как дубовый пень, он даже на вид был очень силен, но все же вытащил из-под мешков увесистую дубину, окованную железом, так, на всякий случай.
Выйдя на поляну, Боб осмотрелся и нахмурился. Под дубом, стоявшим посреди вырубки, смутно белела женская фигурка. Молодая девушка лежала, высоко подтянув исцарапанные, в ссадинах колени. Вокруг валялись клочья одежды. Она мелко вздрагивала и, всхлипывая, слабо куталась в то, до чего могла дотянуться. Боб наскоро привязал лошадь и пошел к дубу. Услышав шаги, девушка подняла на него испуганные, красные от слез глаза, и попыталась отползти подальше.
— Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого, — кузнец старался говорить как можно мягче, но она по-прежнему отодвигалась от него. Нетрудно было догадаться, что с ней произошло.
— Кто это сделал? — она никак не дала понять, что услышала вопрос. Может, немая? Кузнецу не хотелось ввязываться в историю из-за неизвестной девчонки, кто знает, что подумает ее родня? Но не оставлять же ее в лесу — косые лучи солнца уже стали красноватыми, близился вечер.
Боб сходил к телеге и принес толстый суконный плащ, который он прихватил с собой на случай дождя. Укутавшись в плащ, девушка, казалось, почувствовала себя увереннее, по крайней мере, она смогла встать и с помощью Боба доковылять до телеги. Он помог ей взобраться на мешки с углем, и двинулся в путь.
В деревню они въехали уже в темноте. Хорошо знающая дорогу лошадь, сама нашла дом кузнеца. Мэй и Джо, старший сын, встречали его на крыльце. Джо держал зажженный факел.
— Что-то ты поздно сегодня, старый, — ворчливо сказала Мэй, — ужин давно остыл.
— Я рано закончил, да вот задержался на старой вырубке. Джо, посвети-ка мне!
Разбуженная светом факела, девушка сонно заморгала и приподнялась на телеге. Как только уснуть умудрилась на угловатых мешках!
— Святой Боже! — ахнула Мэй, — Кто это?
— Нашел под дубом. Ничего не говорит, только дрожит и плачет. Расспроси-ка ты ее, Мэй, у тебя это лучше выходит.
— Бедняжка! Как тебя зовут? — участливо спросила Мэй.
— Г-глэдис…
— Слава Богу, — проворчал Боб, — А то я уж думал, у нее языка нет.
— Вот что, старый, — решительно сказала Мэй, — Давай-ка ее в дом. Джо, разбуди Хильду, принесите воды. Пойдем, милая, держись за меня.
Глава 3. Новая жизнь
Глэдис, вздрогнув, проснулась среди ночи. Что-то плохое случилось с ней. Что-то очень плохое. Да! Она не дома, а Бог знает где! В каком времени, в какой местности — непонятно! Она прислушалась к сонному дыханию людей. В одной большой комнате, на широких нарах, покрытых соломенным матрацем, спали мальчики, их двое. Девочки, которых тоже двое, спали здесь же, на других нарах, в уголке, отгороженном занавеской. Посреди комнаты стоял большой крепкий стол. Вокруг него — лавки и табуретки, сколоченные грубо, но прочно, на века. Одну из этих лавок приспособили под кровать для Глэдис. Прямо в комнате, под потолком, на крюках висели сельскохозяйственные инструменты вперемешку с пучками трав. В углу располагался камин. Простенок с проходом отделял от общей комнаты помещение, служившее кухней. Там был еще один камин с плитой, под потолком, на полках и небольших колышках стояла и висела посуда, в основном глиняная, но попадались и медные горшки и сковородки. На большом сундуке в кухне спали хозяин и хозяйка.
Глэдис вспомнила этот долгий, страшный день. Перемещение во времени, бегство по лесу, а потом тот… ее передернуло. Ужас и отвращение до тошноты. Мерзкое ощущение беспомощности. Вечером та женщина, которую зовут, кажется, Мэй, помогла ей помыться, но Глэдис сама себе казалась грязной, хотелось мыться и мыться снова. В душ, в горячую ванну! Но здесь нет ни душа, ни ванны. Девушка снова начала всхлипывать. Вот теперь ей не было жалко своей жизни. Домой, немедленно домой, прочь отсюда! Интересно, останется ли память о том, что здесь произошло? Лучше бы не осталась! Теперь — самое трудное. Как это сделать? Перебрав разные варианты, она решила, что, пожалуй, самый верный и доступный сейчас способ — повеситься. В сарае, где стоит лошадь, наверняка есть вожжи. А хозяева? Они были так добры, даже дети! Написать им записку? Смогут ли они ее прочитать? Разговорный язык в целом не очень отличается, пожалуй, только оборотами, а вот письменный… Оставить что-нибудь на память? Но если верить Олли, этот предмет тоже вернется с ней по временному коридору после ее смерти. Так ничего не решив, Глэдис осторожно встала. Хозяйка дала ей широкую длинную полотняную рубаху, которую называла блио, взамен ее одежды, от которой остались только клоки. Непривычное одеяние, но удобное. Девушка осторожно, стараясь ничего не задеть, прошла через комнату. Это было относительно легко. Труднее оказалось справиться с дверным засовом и тяжеленным брусом, которым была заложена дверь. Как только они ворочают такую тяжесть? А ведь дверь запирала хозяйка! Наконец, и с этим покончено. Глэдис выскользнула во двор. Там было темно, но глаза, привыкшие к темноте, различали очертания предметов. Конюшню Глэдис нашла легко, по звукам, которые издавала лошадь. Вожжи тоже нашлись почти сразу, они висели у двери. Петлю девушка завязывать не умела, как-то раньше не приходилось, но с грехом пополам, она вспомнила, как выглядит лассо, и изобразила нечто похожее. Небо уже серело. Через открытую дверь проникал мутный свет, Глэдис разглядела над собой балку, и перебросила через нее конец вожжей, кое-как закрепив его внизу. Петля угрожающе раскачивалась над ее головой. «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет», — вспомнилась ей пословица. Ее снова захлестнул страх. «Зато потом я окажусь дома», — подбодрила она себя, и огляделась, в поисках подставки. Нашлось деревянное ведро. Проклятье, тоже очень тяжелое, как они пользуются такими вещами? Глэдис подтащила его под петлю, и взобралась на него. Дрожащими руками надела петлю на шею, и почувствовала, что у нее не хватает духу спрыгнуть с ведра. «Смелее!», — понукала она себя, — «Еще немного, и ты дома!» Но ужас сковал, как льдом. Неимоверным усилием воли она крошечными шажками продвигалась к краю, как вдруг…