Дневник моих встреч

Анненков Юрий

БАЛЛАДА О БЛОХЕ Слова Людмилы Давидович Музыка Мусоргского 1 Жил-был Лесков когда-то. При нем Блоха жила. Блоха… Блоха… И славу небогатую Она ему дала. Блоха! Ха-ха-ха! Полвека миновало, В могилу лег Лесков. И вот Блоха попала К Замятину под кров. И эта вот Блоха-то Пошла мгновенно в ход — Открылись двери MXATa, К ней повалил народ. К Блохе! Ха-ха! Хе-хе! Она для всех приманка И лакомый кусок. И вот к брегам Фонтанки Ее приводит рок. Блошиная премьера Приносит ей успех, В столицах CCCPa Звенит блошиный смех. Вид у Блохи задорен, И красочен напев. Его

ей дал Шапорин, А фон — Кустодиев. Блоха дает всем мигом И славу, и почет. А что ж Лескову? — фига Ему привет свой шлет. 2 БЛОШИНАЯ СИМФОНИЯ для хора и оркестра Музыка Шапорина Слова Флита Блохмейстер — автор Allegro Samjatino Слава За Слава За Мятину Блоходателю И Блохатырю. Andante parasitо Приходил, Приносил Черную: Не нужна мне, Публике дарю! Scherzo blochissimo Бло, Бло, Бло, Бло, Бло, Бло, Блошенька Во Болдрамте Весело поет! Finale figatoso Фига фи Фига фи Фиженька Блохомятину Блоходателю Слава Бол Слава Болдрамту, Слава Театру, Съевшему Блоху. Слава За Слава Замятину, Блоходателю И Блохатырю! 3 Как, скажите, всем нам быть? Сливкин [80] всем на горе Порешил кино открыть В Исаакиевском соборе. Не люблю я есть телятин, Как держать, не знаю, нож. Про Блоху писал Замятин, Я ж попробую про вошь. Я девчонка не плоха, И я верю в Бога, У Замятина — Блоха, У меня их много. 4 Товарищи и братья, Не могу молчать я. По-моему, «Блоха» В высшей степени плоха, А драматург Замятин, Извиняюсь, развратен. Возьмемся за пьесу сначала: Публика ее осмеяла. Смеялись над нею дружно. Каких еще фактов нужно? Экскузовичу было неловко — Осмеивают постановку, Он и ежился, И тревожился, И щурился, И хмурился. Всем видом, так сказать, возражал, И тоже не выдержал, заржал. Даже ответственное лицо — Заржало перед концом. Это ли вам не доказательства, Дорогие ваши сиятельства? А за сим я спрошу ядовито, Где у автора знание быта? Где гражданская война — Может, она автору не нужна? Где у вас, ваше превосходительство, Новое бодрое строительство? А ежели это — сказка, Где сюжетная увязка? А ежели это — сказ, Где бытовой увяз? Да, я докажу моментально, Что это — не орнаментально, Что нету совсем отстранения, Что это — недоразумение. Теперь вам ясно стало, Почему хохотала зала? А сейчас, извините за выражения, Возьмем Замятина Евгения. Сидит он рядом с дамой, И притом с интересной самой, А зачем — совершенно ясно, И я повторяю бесстрастно: Евгений Иванович Замятин В глубинах души развратен. Взгляните на этот пробор, На этот ехидный взор, Взгляните на светлые брюки И прочие разные штуки; Взгляните на вкрадчивые манеры. Ох уж эти мне морские инженеры! В прошлом строил ледокол, Теперь он строит куры — До чего его довел Тяжелый путь литературы! Насчет «кур» я заимствовал у Пруткова. Виноват, так что ж тут такого! Кто у Пруткова, А кто — у Лескова. Признаюсь в заключенье: Понравилось мне представленье. А вот — почему, Никак не пойму. Прямо обидно И перед коллегами стыдно. Никаких серьезных задач — Насекомое прыгает вскачь, Туда и обратно, А смотреть приятно. Кажись, хороша и пьеса, и постановка, А сознаться в этом как-то неловко. И поэтому закончу я так: Вы, Замятин, идейный враг. И я требую мрачно и грозно — Исправьтесь, пока не поздно! Заключительный куплет: РЕЦЕНЗИЯ-ЭКСПРОМТ Не стоит тратить много речи, Блоху — покрыть

теперя нечем! И Мейерхольд, и старый МХАТ «Блохой» подкованы подряд.

80

Сливкин был тогда директором «Совкино».

Зиновий Гржебин

Фиговая ночь закончилась, со слов свидетелей, в нескончаемом хохоте. И даже был исполнен «Интернационал», под хохот, еще усиливавшийся.

Но Замятин жил в Советском Союзе, а условия жизни там осложнялись с каждым днем. Роман Замятина «Мы» в 1924 году вышел на английском языке в Нью-Йорке («WE», изд. Е.Р.Dutton and Company). Но в том же, 1924 году опубликование романа «Мы» на русском языке было запрещено в Советском Союзе советской властью. В 1927 году роман «Мы» вышел также на чешском языке в Праге («Мы», изд. Lidova Knihovna Aventina). Этот факт, как и американский выпуск, прошли в Советском Союзе без последствий. Но когда (тоже в 1927 году) некоторые отрывки романа «Мы» появились на русском языке в пражском эмигрантском журнале «Воля России», отношение к Замятину сразу изменилось. Чтобы быть более ясным и точным, я приведу исчерпывающее письмо Евг. Замятина, напечатанное в «Литературной газете» 7 октября 1929 года:

«Когда я вернулся в Москву после летнего путешествия — все дело о моей книге „Мы“ было уже окончено. Уже было установлено, что появление отрывков из „Мы“ в пражской „Воле России“ было моим самовольным поступком, и в связи с этим „поступком“ все необходимые резолюции были приняты.

Но факты упрямы. Они более неопровержимы, чем резолюции. Каждый из них может быть подтвержден документом или свидетелем, и я хочу, чтобы это стало известно моим читателям.

1. Роман „Мы“ был написан в 1920 году. В 1921 году — рукопись была послана (самым простым способом, в заказном пакете, через петроградский почтамт) в Берлин издательству Гржебина. Это издательство имело в то время отделения в Берлине, Москве и Петрограде, и я был связан с ним контрактами.

2. В конце 1923 года издательством была сделана копия с этой рукописи для перевода на английский язык (этот перевод появился в печати до 1925 года), а затем — на чешский. Об этих переводах я несколько раз давал сообщения в русскую прессу… В советских газетах были напечатаны заметки об этом. Я ни разу не слышал ни одного протеста против появления этих переводов.

3. В 1924 году мне стало известно, что по цензурным условиям роман „Мы“ не может быть напечатанным в Советской России. Ввиду этого я отклонил все предложения опубликовать „Мы“ на русском языке за границей. Такие предложения я получил от Гржебина и позже — от издательства „Петрополис“.

4. Весной 1927 года отрывки из романа „Мы“ появились в пражском журнале „Воля России“. И.Г.Эренбург счел товарищеским долгом известить меня об этом в письме из Парижа. Так я узнал впервые о моем „поступке“.

5. Летом 1927 года Эренбург послал — по моей просьбе — издателям „Воли России“ письмо, требующее от моего имени остановить печатанье отрывков из „Мы“… „Воля России“ отказалась выполнить мои требования.

6. От Эренбурга я узнал еще об одном факте: отрывки, напечатанные в „Воле России“, были снабжены предисловием, указывающим читателям, что роман печатается в переводе с чешского на русский… Очевидно, по самой скромной логике, что подобная операция над художественным произведением не могла быть сделана с ведома и согласия автора.

Это и есть сущность моего „поступка“. Есть ли тут подобие тому, что было напечатано относительно этого в газетах (напр., в „Ленинградской правде“, где прямо говорится: „Евгений Замятин дал „Воле России“ опубликовать свой роман „Мы““)?

Литературная кампания против меня была поднята статьей Волина в № 19 „Литературной газеты“. Волин забыл сказать в своей статье, что он вспомнил о моем романе с опозданием на два с половиной года (эти отрывки, как я говорил, были напечатаны весной 1927 г.).

И наконец, Волин забыл сказать об издательском предисловии в „Воле России“, из которого ясно, что отрывки из романа были напечатаны без моего ведома и согласия.

Это есть „поступок“ Волина. Были ли эти умолчания сознательными или случайными — я не знаю, но их последствием было совершенно неправильное изложение фактов.

Дело было рассмотрено в исполнительном бюро Союза советских писателей, и резолюция исполнительного бюро была опубликована в № 21 „Литературной газеты“. Во 2-м пункте ее исполнительное бюро „решительно осуждает поступок вышеназванных писателей“ — Пильняка и Замятина. В 4-м пункте этой резолюции исполнительное бюро „предлагает ленинградскому отделению союза немедленно расследовать обстоятельства появления за границей романа „Мы““. Таким образом, мы имеем сначала осуждение, а потом назначение следствия. Я думаю, что ни один суд на свете не слышал о таком образе действий. Это „поступок“ Союза писателей [81] .

81

В 1929 г. Евгений Замятин не предвидел еще, что «такой образ действия» — осуждение до начала следствия — станет вскоре «бытовым явлением» в Советском Союзе.

Затем вопрос о напечатании моего романа в „Воле России“ обсуждался на общем собрании московского отделения Всероссийского союза писателей, а позже — на общем собрании ленинградского отделения.

Московское собрание, не ожидая моих объяснений и даже не выразив желания услышать их, приняло резолюцию, осуждавшую мой „поступок“. Члены московского отделения также нашли своевременным выразить свой протест против содержания романа, написанного за девять лет до того и большинству членов известного. В наше время девять лет равны девяти векам. Я не считаю нужным здесь выступать в защиту романа, написанного девять лет назад. Я думаю, однако, что если бы члены московского отделения Союза писателей протестовали против романа „Мы“ шесть лет тому назад, когда роман читался на одном из литературных вечеров Союза, — это было бы более своевременным.

Общее собрание ленинградского отделения Союза было созвано 22 сентября. О его резолюции я знаю только из газетных сообщений. Из этих сообщений видно, что в Ленинграде мои объяснения были прочитаны и что здесь мнения присутствующих по этому вопросу разделились. Часть писателей, после моего объяснения, считала инцидент целиком исчерпанным. Но большинство нашло более осторожным осудить мой „поступок“. Таким был „поступок“ Всероссийского союза писателей, и из этого поступка я вывожу заключение:

Принадлежность к литературной организации, которая хотя бы косвенно принимает участие в преследовании своего сочлена, — невозможна для меня, и настоящим я заявляю о своем выходе из Всероссийского союза писателей.

Евгений Замятин.

Москва, 24 сентября 1929 года».

Комментарии излишни.

В 1929 году такое письмо еще могло быть напечатано в советской прессе. Но, «в общем и целом», как принято говорить в Советском Союзе, «дело» Замятина и — как мы видим — «дело» Пильняка были уже точнейшим прототипом истории Пастернака, прогремевшей на весь мир в 1958 году только потому, что в эту «историю» включилась международно известная Нобелевская премия.