Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 – 1943

Пабст Гельмут

Встречный ветер был так силен, что, несмотря на специальные расчеты расстояния помимо карты, одна батарея стреляла с недолетом в сто метров; но такие условия – исключение. Я был с Будде, который хоть по-настоящему и не был солдатом, но был подходящим для такой работы человеком. Три с половиной часа мы шли на лыжах под углом к ветру, по колено в рыхлом снегу, ослепляемые кристалликами снега. Наши повязанные поверх шапок шарфы затвердели от мороза, и на каком-то этапе я беспокоился по поводу кончиков своих пальцев. Но мы туда дошли, даже при том, что приходилось пересекать отрезок открытой местности в конце.

В роте были рады получить дополнительную помощь. Мы пошли с передовым

наблюдателем легкой батареи, который уже был там некоторое время. В соседнем доме находился наблюдательный пост минометной батареи, с жилыми помещениями, прекрасно оборудованными в конюшне. Была обустроена даже общая комната, подальше от дыры в потолке, через которую залетал мокрый снег. Эти два дома были последними из обитаемых, хотя у обоих и были сбиты выстрелами трубы. Видимость отсюда настолько плоха, что мы без колебаний развели огонь. Стало очень уютно.

Пока есть огонь, жить можно. У нас был телефонный провод, соединяющий между собой позиции минометов, роту, батальон и наш НП. Оттуда линия шла через наш собственный коммутатор к артиллерийским позициям и группе расчетов. Работы было немного. Я стоял на поврежденном чердаке, откуда мог наблюдать орудия, пристреливающиеся к цели. О цели можно было только догадываться, но опять же, несмотря на утренний неудачный опыт, снаряды падали с недолетом метров в триста. Ветер даже еще больше усилился. Потом уже, когда я причесывался, в моей руке оказалось полно снега.

Ночь была спокойной. Русские пытались атаковать Р., но застряли в снегу уже через двести метров. Как правило, они отказываются от таких попыток, потому что в ответ по ним сразу же открывается фланкирующий огонь. Два снаряда вылетели из нашей «конюшни», один попал в нее.

Пехотинцы вылезли из своих помещений, опасаясь, что обломки поврежденной постройки могут воспламениться. Они вошли в наше помещение в два часа ночи. Будде проснулся и слышал, как они говорили: «Посмотрите, как дрыхнут эти жирные ублюдки!» Он рассказал мне об этом, когда мы возвращались домой. Нас отозвали в девять часов утра.

Мы устлали вход в землянку ветками с тем, чтобы ее обитатели больше не входили в нее в снегу. Но теперь она превращается в ледяной грот из-за тающего вокруг печной трубы снега и теплого воздуха, поднимающегося кверху. Траншея коммуникации заполнена снегом уже давно. Если сойти с едва видимой тропы, то провалишься в снег по пояс. Тогда приходится рывком переворачиваться на спину или живот и перекатываться, чтобы освободить ноги, и так продолжать перекатываться и ползти. Таким способом добираешься до снежной тропы, откуда ныряешь прямо в землянку, как лиса в свою нору.

Эти снежные норы – что-то фантастическое. Снизу виден только вход с вьющимся вокруг снегом, сверкающим на солнце. Свет прорывается внутрь, как ревущий водопад на изломе, становясь день ото дня все ярче.

Я взял бинокль и перегнулся через снежную стену. Ветер дул мне прямо в лицо, и когда я стоял там, то думал: пройдет немного времени до того момента, когда меня совершенно занесет снегом. Им слегка запорошило мои перчатки, снег забился во все складки моего маскхалата, набился в капюшон. Интересно наблюдать, как совершают обход двое дозорных, а ветер бьет их по ногам полами шинелей, смотреть, как снег вьется и заносит землянки русских. Несколько заблудившихся Иванов то появлялись, то исчезали в безумном танце, согнувшись в поиске чего-то, бегая взад-вперед. Очевидно, им приходилось гораздо тяжелее, чем мне, так как я в любое время мог ускользнуть в укрытие, смотреть, как снег тает на моих ботинках, а от моих белых штанов начинает идти пар, а также наслаждаться запахом хлебной ковриги, приятно щекотавшим ноздри.

Когда

я разбудил своих товарищей, было половина шестого. Печка еще раз отдала все свое тепло, но потом ее нужно было погасить, потому что в ясный день дым виден на много километров. Выдался ясный день, с пронзительно голубым небом, сверкающим и сияющим ослепительным великолепием. На фоне бледного неба выделялась нежная радуга, образованная кристалликами льда, поднятыми ветром в более высокие слои атмосферы. Солнце было таким теплым, что я вытянулся под ним, чтобы позагорать.

Мы вырыли новую траншею в лесу, шести футов глубиной. Когда мои товарищи перебрасывали снег, он вспыхивал золотом и, сверкая, падал, относимый ветром. Я беспокоился, как бы русские это не заметили. Видимость была превосходной. Осмотрел местность в бинокль и разглядел все наши системы полевых укреплений, которые не заметил до этого.

Потом мы по очереди копали, работали, подставляя солнцу лица, вплоть до вечера. Теперь лицо у меня горит, и кожа на щеках задубела. С каким наслаждением я умывался вечером теплой водой и смазывал кремом лицо и руки.

Как приятно было получить почту. Ее было много, и доставка ее не занимала много времени. На конвертах был почтовый штамп от 27 февраля. Чудесно, что наконец появилось настоящее чувство близости.

Тем временем землянка стала даже еще более красивой. В рамках из тополя – миниатюры из книги «Кодекс Манессе» [5] высвечивались красными и золотыми тонами подобно русским иконам. Тут есть и ящик для полевой почты, а книжную полку и полку для газет привезут завтра. Постепенно всему отводится свое место, и мы чувствуем себя как дома. Это приятный коллектив, маленький круг своего рода избранных людей, как это часто бывает на НП. По вечерам мы говорим об искусстве и литературе, об истории, языках и философии, а иногда декламируем забытые стихи, вспоминаем о прошлом и мечтаем о будущем. Все мы люди разного возраста; двоим из нас около тридцати, а еще двоим примерно по двадцать. Лейтенант среднего среди нас возраста – ему двадцать четыре. Разные поколения, подумаете вы. Но нет, это удивительно. Мы разделяем одни и те же идеалы, грезим об одном и том же и желаем одного и того же. У нас одни и те же сомнения и одинаковые амбиции.

5

«Manesse Codex» – манускрипт XIII века, иллюстрированный в Гейдельберге.

Но может быть, это неудивительно, потому что истинные ценности вот тут, и они уравновешенны. Высокопарные фразы звучат здесь неискренне, человек становится самим собой. Вырастет ли из всего этого некая внутренняя сила, значительное средоточие сил, обращение к внутренним сферам? Может ли существование этих сил быть признано и могут ли они еще раз подтвердить мерило и ценность нашей жизни? Это такой вопрос, решение которого лежит в будущем. Сейчас перед нами стоят другие проблемы, которые нужно разрешить, не останавливаясь для того, чтобы оценить их тяжесть.

Сегодня у меня стрельбы. Это должно быть небольшой тренировкой в артиллерийской стрельбе, строго в соответствии с правилами; при таких условиях позиции противника казались мне совершенно неинтересной мишенью. Я все время ворчал про себя, бросая намеки на то, что цель 316 была бы лучшим выбором, что она мне приглянулась и что я с удовольствием стрелял бы по ней гораздо больше. Но командиры сказали «нет», это слишком трудно. За позициями русских был лес, и стрельба снарядами, которые могут пройти вдали от цели, была недостаточно продуктивна…