Дневник ненависти

Бородкин Алексей Петрович

– Билета, полагаю, вы не предоставили, и тогда?.. – Лудольф завесил лицо нейтральной маской, хотя ему хотелось улыбнуться.

– Меня высадили на первой попавшейся станции, – она развела руками. – Очевидно же!

Мадам, вне сомнений, была жива, как минимум, и здорова. Лудольф попросил её поднять поочерёдно руки и ноги, присесть и глубоко вздохнуть. Наконец, он позволил себе человеческую эмоцию. Она моментально обиделась, приняв его улыбку на свой счёт:

– Чему вы смеётесь? Моему внешнему виду? Это низко!

– Нет-нет,

что вы! Напротив! – он взял её за руки (недопустимая роскошь!), ответил, что его радость самого искреннего, чистого свойства: – Вы напомнили мне одну студенческую байку… то есть быль. Я учился в этих краях, и даже работал… какое-то время.

– Да?

– Да, – подтвердил Лудольф. – Вы знали, что в прежние годы платформы "Университетская", где вас столь беспардонно высадили (он опять улыбнулся, чувствуя, что подсадил её на крючок любопытства), не существовало? Чтобы попасть на занятия студенты должны были проехаться до платформы "Мартышкино", а затем возвращаться пешком… минут двадцать или тридцать, в зависимости от времени года.

– Это неудобно, – согласилась она.

– Сверх всяких приличий! – Лудольф вскинул плечами; указательными пальцами он попытался нарисовать в воздухе карту железнодорожных сообщений, получилось нечто вроде "креста животворящего". – Но, согласитесь, невозможно заставить ленивого студента ехать вперёд, чтобы потом возвращаться назад. Нонсенс! Парадокс! Студенты дёргали стоп-кран, не доезжая до "Мартышкино".

– Вот как? – она недоверчиво посмотрела ему в глаза, не увидела шельмования, и согласилась, что такой вариант весьма уместен: – Жаль, я не додумалась до подобной диверсии.

– Притом она совершалась регулярно, – продолжил Лудольф. – Систематически. Железнодорожники жаловались руководству университета, но что седые старцы-деканы могли поделать с жизнерадостной хулиганской братией? День ото дня, ситуация только усугублялась. В какой-то момент, студенты сообразили, что и обратно, в Питер… в смысле, в Ленинград, можно возвращаться не возвращаясь в Мартышкино.

– А как?

– Очень просто: на "заклание" выделялся один студент-оболтус (или отличник… что, в сущности, одно и то же), он… или она, сбегала с последней половины пары, шла в "Мартышкино", садилась на электричку, около универа срывала стоп-кран. На борт "электрона" взбиралась вся остальная честная компания, и шпарила домой.
–

Он ещё раз посмотрел на свои ладони.

В кабинете стало совсем темно, требовалось либо зажечь свет (что означало перейти на новый уровень отношений), либо…

– Вас подвести? – спросил Лудольф. Признался, что очень устал: – День был длинным. Я еду в сторону Ручьёв, могу подбросить.

Она приняла приглашение, начала приводить себя в порядок, попросила расчёску. Лудольф отдал свою и подумал, что следует внятно выйти из корпуса: "Третьякова должна нас заметить и рассмотреть".

Пока прогревался двигатель, в паузу, Лудольф спросил, как зовут её (имени требовала логика расставания). Она ответила, что друзья называют её Кларисс.

"Пусть так, – кивком согласился Лудольф; интерес к этой дамочке угасал. –

Случаются и такие обострения".

– Меня зовут Иваном, – протянул визитку. – Чужие и близкие.

Он специально придерживал в портфеле комплект старых, "просроченных" визиток. В них был прописан несуществующий адрес и телефон – с ошибкой.

– Красивая!

– Что?

– Я говорю, красивая визитка, – она понюхала карточку, заметила, что на ней не отмечена должность.

– Разве? – Лудольф "огорчился", сказал, что работает в администрации. Организовывает детские праздники для многодетных семей.

– Какая изумительная должность! – воскликнула она.

– Согласен.

Ford тронулся и поехал довольно резво, невзирая на ущербный асфальт и темноту. Через минуту закапал дождь, сперва робко, точно прощупывая обстановку, затем – опустилось стеною. Лудольф сосредоточился на дороге, Кларисс смотрела по сторонам. От дождевых капель городские огни тушевались и перемешивались, как в калейдоскопе – творилась Новая Реальность.

Часть 2. Ближе

Пятница – день донатов.

Положа руку на сердце, эти значимые люди присутствуют "в портфеле" каждого практикующего психолога (хотя их наличие скрывается… во всяком случае, не афишируется).

Донат бывает молод… или стар. Хорошо образован или невежда. Мужчина или женщина. Агрессивен или спокоен, как медуза.

Сквозь многообразие образов, меж тем, общие характеристики проглядывают очевидно. Лудольф выхватил эти признаки на заре своей практики, и даже, по доброте душевной, поделился с кем-то из коллег (непозволительная глупость!).

Исходные "данные" практически не менялись. Донат обязан быть раскрепощён финансово (иначе, какой он донат?). Он не удовлетворён (в самом широком смысле этого слова, от секса до отсутствия вокальных данных). Не уверен в себе (пункт кажется сомнительным, но он абсолютен в своей глубине). Амбициозен.

Следом идут "вторичные признаки": маниакальная опрятность, мелочность (в смысле внимания к мелочам), упрямство.

С двух часов дня Лудольф беседовал по телефону с Анфисой Андреевной, а затем и с родным её внуком Артёмом (отроком возраста Ильи Муромца и характером мягкой карамели). Старушка имела значительное состояние, оставшееся от её сына – отца Артёма (это плюс). Из минусов наследовалось вот что: Артёмка, время от времени, срывался с катушек и начинал чудить.

Если подходить к проблеме строго, расстройство Артёма носило клинический характер, и лучшим местом для его лечения была наркологическая клиника. Но ведь это жестоко! "Как там будет мой Тоша? Там так грубо!" – Анфиса Андреевна вскидывала сухонькие лапки, и кудахтала, временами переходя на французский.

Другое дело – Лудольф. Он большой, он мягкий, он понимающий… у него на носу висят такие глупые очки…

/к слову, очки выполнены из черепахового панциря по заказу

…но ведь это мелочи. Лудольф выслушает, напишет рецепт… или сразу одарит спасительной таблеточкой.