Дневник ненависти
Шрифт:
– Решил потрахаться? Чего вдруг?
– Чего ты городишь? – опешил Лудольф. – Пьяна?
Он навалился плечом на дверь, придержал её, и вошел аккуратно, присматривая, чтобы голова жертвы не ударилась о косяк.
– Вызови… – заговорил, но оборвал фразу. Способность мыслить вернулась к Лудольфу вполне, и трезвое разумение подсказывало, что "Скорая помощь" может оказаться лишней. – Погоди, не звони никому.
– Понимаю, – ухмыльнулась Третьякова. – Постой паровоз, не стучите колёса. Пользуй бабу,
Лудольф поморщился и попросил ключи от кафедры:
– От сто второй комнаты, пожалуйста.
Пока Третьякова возилась с ключами, спросил (чтобы сменить тему) о заведующем кафедры (когда приходил, как себя чувствует, не собирается ли на пенсию). Затем обещал позвонить:
– Я перезвоню тебе на днях, – молвил. – У меня есть вопрос, Наташа.
И сразу же мысль: "Зачем я это сказал? Ведь можно было нейтрально выйти из разговора".
Двадцать шагов по коридору, поворот, вверх по лестнице; лабиринт меж деревянных ящиков с неопознанным оборудованием, ещё тридцать шагов… держать курс на запах (рядом с кабинетом кафедры базировалась мужская уборная).
"Глупость сморозил, зачем обещал позвонить? Растерялся?.. Не-ет, парень, этому явлению соответствует иное определение. Ты доигрался! – язвила мысль. – Просто-напросто! Хотел заиметь покойника? Вот он! Получи его! Ешь его, свеженького! Наслаждайся!"
На кафедре ничего не изменилось: залепленное зелёным стеклом окно, диван (сколь же изношенный, столь и заслуженный), пластиковое деревцо с тёмной биографией, портрет Луначарского, вдоль стены – бесконечной длины стол для сабантуев…
/стол был куплен у старьёвщика и установлен Андреем Отченашенко в день его защиты (Андрей защищал диссертацию). Вечером планировалось Событие "обмыть ", и стол был роскошно накрыт, но… у Андрея случилось прободение язвы, он умер в карете Скорой помощи, так и не узнав, сумел ли он стать кандидатом.
Лудольф уложил покойницу на диван, метнулся к кулеру. Кулер оказался сух, как пустыня, однако вода обнаружилась в чайнике – алюминиевом чайнике с карболитовой ручкой.
"И что теперь?.. Что ты собираешься делать? Поить из чайника труп?"
В обстоятельствах маячил "идейный разлом", граничащий с идиотизмом: Лудольф вёл себя и пытался воздействовать на женщину так, будто она была жива, однако мадам погибла – совершенно очевидно.
"Пульс. Нужно прощупать пульс", – мысль здравая, однако Лудольф игнорировал её. Осмотрел свои ладони на предмет пятен. Крови не нашел.
"Можно избавиться, – подумал отчётливо и жёстко, – утопить в заливе. Это нетрудно. Главное, продумать, как оградить Третьякову… она баба болтливая, если допросят – выложит всё".
Часы
– Я умерла? – спросила покойница.
Она медленно поднялась и села на диване. Глупо улыбалась и поправляла причёску.
Лудольф перевёл на неё взгляд и попытался сфокусироваться. Нет, он не задремал, но задумался… ни о чём конкретно, и обо всём одновременно: "Перекрёстки Жизни незаметны. На них не играют оркестры и не разрезаются атласные ленточки. Среди свитков, висящих на стене у господина Наосигэ, был свиток со словами: "К важным делам следует относиться легко". Увидев этот свиток, мастер Иттэй добавил: "К несущественным делам следует относиться серьезно". И это правильно… моя сегодняшняя фантазия привела к серьёзным последствиям, а десять лет проектирования бисинхронного генератора вылетели в трубу…"
Он сидел за своим столом. На своём родном стуле. Рядом со своей (серой, плюгавой, противной и своенравной) лампой. Лудольф покинул кафедру двадцать пять лет назад тому, однако никто не покусился на его "роскошество".
"Может быть, кто-то сидел на моём стуле… хранил бутерброды в ящике моего стола?"
Лудольф вытянул шуфлядку: из угла в угол перекатился синий химический карандаш, и только.
– Я умерла? – повторила женщина. Указала на Лудольфа пальцем и сказала, что очки ему совершенно не идут.
– Я знаю, – откликнулся мужчина.
– Зачем же вы их носите?
– Именно для этого, – Лудольф встал, подошел ближе. – Человек видит во мне изъян и задаёт вопрос. А потом…
– Что потом? – она приподняла бровь. – Суп с котом?
– Между нами протягивается ниточка, – говорит Лудольф. – Совершенство пугает. Дефекты привлекают. Как вы себя чувствуете?
Она потянулась (надо отдать должное, изящно, словно русалка), ответила, что по ней, по всей видимости, проехал трактор:
– Или паровоз. Или меня всю ночь били палками. Вы знаете, в Древнем Китае практиковали подобное истязание.
Беседа сваливалась в неудобную тему, Лудольф "поставил подножку":
– Как вы оказались в Петергофе? – спросил. – В столь неудобное время? В столь неприятном веке?
– Я… – она задумалась. – Я не знаю. Я убежала от мужа. Взяла такси, но денег не оказалось, тогда я села на электричку. Долго тряслась в тамбуре, а потом…
– Потом?
– Потом, меня атаковал кондуктор. Требовал билет и нахамил.