Дневник одного гения (с илл.)
Шрифт:
Итак, сегодня — день закладки дермо-скелета души Дали.
К обеду заявилась Дейзи Феллоуз в сопровождении какого-то милорда в панталонах прелестного красного цвета, купленных в Аркашоне [53] .
Сентябрь засентябрится улыбками и корпускулами Галы. Потом заоктябрится «Corpus hypercubicus», мое сверхкубическое творение. Но все-таки главное — сверхгалатерический месяц сентябрь.
53
И снова девять лет спустя Дали вынужден совершенно другим почерком добавить на полях своего дневника: «В нынешнем 62-м году я с удивительной синхронностью решил построить стены, в которых будут размещаться кибернетические
Пишу верхнюю часть груди Христа. Работаю над этим почти натощак. Разве что проглочу немножко риса. На будущее лето заведу себе белоснежный, сверхбелый костюм и буду писать только в нем. Я с каждым днем становлюсь все чистоплотней. Кончится тем, что я вообще запрещу себе источать какие бы то ни было запахи, кроме разве что того тончайшего, едва уловимого аромата, который исходит от моих ног, смешиваясь с благоуханием торчащего из-за уха жасмина.
Я совершенствуюсь. Открываю новые технические возможности.
После обеда не пожелал принять какого-то неизвестного господина, но, выйдя из дома, чтобы насладиться опускающимися над Порт-Льигатом сумерками, обнаружил его неподалеку — он все еще ждал в надежде меня увидеть. Мы разговорились, и я выяснил его профессию — он занимается ловлей китов. Тут же, в ту же минуту, я потребовал, чтобы он прислал мне побольше позвонков этого млекопитающего. Он с предельной готовностью пообещал это сделать.
Мои возможности извлекать из всего пользу поистине не знают границ. И часа не прошло, как я насчитал целых шестьдесят два различных способа применения этих самых китовых позвонков, в их числе был балет, фильм, картина, философия, терапевтическое украшение, магический эффект, психологическое средство вызвать зрительные галлюцинации у лилипутов, страдающих так называемой страстью ко всему внушительному, морфологический закон, пропорции, выходящие за рамки человеческих мерок, новый способ мочиться и новый вид кисти. И все это в форме китового позвонка. А еще я пытаюсь воспроизвести обонятельное воспоминание об одном разлагающемся ките, которого я ребенком ходил смотреть в Пуэрто-де-Льанса [54] , и в тот момент, когда мне удается восстановить в памяти этот запах, я погружаюсь в дремотное состояние, и откуда-то из глубины закрытых глаз возникает видение, постепенно обретающее очертания Авраама, приносящего в жертву своего сына. Это видение китово-серого цвета, будто вырезано из плоти китообразного существа.
54
Небольшой портовый городок к северу от Кадакеса, в районе Коста Брава.
Я засыпаю, вдыхая воздух, напоенный Прекрасной Еленой. И слово «балэна» [55] фонетически сливается в моем подсознании с именем Прекрасной Елены.
Граф де Г., типичный далинист-подражатель, говаривал: балы дают для тех, кого на них не приглашают. Несмотря на бесчисленные телеграммы, где меня буквально умоляли явиться на бал маркиза де Куэваса, я все-таки решаю остаться в Порт-Льигате, что, впрочем, не мешает газетам с обычным вниманием и любовью к деталям засвидетельствовать мое присутствие в Биаррице. Самые удачные балы — те, о которых больше всего говорят даже те, кто на них не побывал. Яйцо на блюде без блюда бала без Дали — это Дали.
55
Так по-французски звучит «рыба-кит» (примеч. пер.).
Вечером Гал'a приходит в восторг от моих картин. Я ложусь спать счастливым. Счастливые картины нашей фантастической реальной жизни. О милый Сентябрь, эти дивные полотна делают нас еще прекрасней. Спасибо, Гал'a! Это ведь благодаря тебе я стал художником. Без тебя я не поверил бы в свои дарования! Дай же мне руку! А ведь правда, что я люблю тебя с каждым днем все сильней и сильней…
Пока я говорю с рыбаком, сообщившим мне свой возраст, мне вдруг приходит в голову, будто мне уже пятьдесят четыре года [56] . Всю сиесту эта мысль не дает мне покоя, потом меня осенило — да, может, я просто посчитал задом наперед! Ведь, помнится, даже после публикации моей «Тайной жизни» отец заметил, что я добавил себе год. Так что вполне возможно, на самом деле мне никак не больше сорока восьми лет! Все эти годы, которые, оказывается, еще предстоят мне впереди — пятьдесят третий, пятьдесят второй, пятьдесят первый, пятидесятый и ближайший, сорок девятый, — наполняют меня каким-то радостным покоем, и неожиданно грудь «Corpus hypercubicus» удается мне даже лучше, чем я мог ожидать. Теперь я собираюсь испробовать новый технический прием: он заключается в том, чтобы получать радость от всего, что я делаю, и беспрерывно радовать Гал'y — и все у нас будет прекрасно. И станем трудиться пуще прежнего.
56
Дали родился в 1904 году, так что в действительности ему было сорок девять лет.
Прочь, все проблемы, отступись и ты, седина!
Я безумное орудие — не только без блюда, но даже без яиц!
В грядущем году я стану не только самым совершенным, но и самым проворным художником в мире.
Одно время я думал, что можно писать полупрозрачной и очень жидкой краской, но я ошибся. Амбра съедает жидкую краску, и все сразу желтеет.
Каждое утро при пробуждении я испытываю высочайшее наслаждение, в котором лишь сегодня впервые отдаю себе отчет: это наслаждение быть Сальвадором Дали, и в полном восхищении я задаю себе вопрос: какими же еще чудесами он нынче подивит мир, этот самый Сальвадор Дали? И с каждым новым днем мне все труднее и труднее представить себе, как могут жить другие, если им не выпало счастье родиться Гал'oй или Сальвадором Дали.
Суперсферическое воскресенье. Гал'a и я, мы вместе с Артуро, Жоаном и Филипом едем в Портоло. Мы собираемся высадиться на острове Бланка [57] . Сегодня самый восхитительный день года.
Образ Галатеи, чистейшей галанимфы исполинской и безупречной морской геологии, медленно, но верно проступает в том рафаэлевском ядерном вихре, из которого родится мое новое божественное творение.
Вечером ко мне заявляется один фотограф из Парижа. По его словам, Жоан Миро глубоко разочаровал весь свет. Он явно перегружает холст мазками и к тому же чересчур усердно утюжит свои картины. Абстракционистов нынче прямо не счесть. А Пикассо за несколько месяцев очень постарел.
57
Островок на широте мыса Креус.
Погода все лучше и лучше. Прежде чем мы окончательно заснули, Галатея проглотила большую гиперболическую миндалину в виде селедки! А еще этому воскресному дню суждено было увенчаться огромным сахарным яйцом, чистейшим рафаэлевским, галатеянским и далианским воплощением совершенной морской геологии, а в Париже тем временем все глубже погрязал в дерьме всякий сюрэкзистенциалистский сброд от искусства.
Кажется, мне наконец-то удается вполне сносно писать лицо Галы.
С каким-то остервенением трудился над изображением ниспадающей складками желтой ткани.
Вечером к обеду появились Маргарита Альберте и Дионисио с женой. На Гал'e было коралловое ожерелье. Маргарита рассказала о бале маркиза Куэвасского и инциденте, происшедшем между князем Ирлондским и югославским королем. Потом мы говорили о смерти. Из всех одна лишь Гал'a не испытывает перед нею ни малейшего страха. Ее единственная печаль — как смогу жить я, когда ее не будет рядом. Дионисио, несмотря на сильное смущение, вполне сносно продекламировал отрывок из драмы Кальдерона «Жизнь есть сон». В нем чувствовалась какая-то смутная тяга, даже почти претензия отождествлять себя с автором, хотя вообще-то он, скорее, склонен ощущать себя неким новоявленным Хосе Антонио.
Поскольку спать мы ложимся слишком поздно, заснуть мне так и не удается, и это придает мне храбрости завтра снова заняться рукою своего «Corpus hypercubicus». Приход друзей представляется мне как появление каких-то зыбких, призрачных осенних теней. С каждым днем все вокруг меркнет и тушуется, расступаясь перед нами — Гал'oй и Сальвадором Дали. Скоро мы вдвоем станем единственными возвышенными и земными существами нашей эпохи. Дионисио написал маслом мой портрет в китайском наряде.
Бал Куэваса прошел мимо, словно тень какого-то ряженого призрака. На всем свете только мы, Гал'a и Дали, одеты, окутаны мифической легендой, которая будет вечной и нерушимой. Я так люблю нас двоих…