Дневник плохого года
Шрифт:
А как насчет детей, занимающихся сексом не со взрослыми, а с другими детьми? Согласно новой ортодоксальности, порицания заслуживает не сам факт секса между несовершеннолетними (многие из которых ведут активную и даже беспорядочную половую жизнь), не факт секса, настоящего или имитируемого, между несовершеннолетними актерами, но присутствие взрослого наблюдателя либо в самой сцене, либо за камерой кинооператора, либо в темном кинозале. Разрушит ли табу фильм, снятый несовершеннолетними, с использованием несовершеннолетних актеров в сексуальных сценах и демонстрируемый исключительно несовершеннолетним зрителям — вопрос интересный. По-видимому, не разрушит. Тем не менее недавно в одном из американских штатов семнадцатилетний юноша попал в тюрьму за то, что занимался сексом со своей пятнадцатилетней подружкой (обвинение предъявили ее родители).
Такое впечатление, сказала она, что вы имеете в виду собственный опыт. У вас ведь не было своих детей?
Он бросил на меня проницательный взгляд. Потому что если вы вздумаете меня задействовать, помните, вы должны мне гонорар за использование образа.
Что касается секса между преподавателями и студентами, поток осуждения отличается такой мощью, что произнести даже самое тихое слово в защиту этого явления — (абсолютно) то же самое, что бороться с потоком, противопоставив мощи стихии слабые взмахи собственных рук, и чувствовать, как масса воды относит тебя назад. Стоит открыть рот, натыкаешься не на знак цензора, велящий молчать, а на указ об изгнании.
Не было, сказал я. Дети — это дар свыше. Как выяснилось, я этого дара не заслужил. Сочувствую, сказала она.
Мне казалось, для простой Segretari'и это очень остроумное замечание.
Позже я повторила фразу Алану. Если он тебя использует в книге, ты можешь подать на него в суд, сразу сказал Алан. Алан случая не упустит. Алана не проведешь. Подай на него в суд, а заодно и на его издателей. Подай в суд по факту crimen injuria [11] .Дело с душком, пресса такие обожает. Тогда мы сможем со стариком полюбовно договориться.
11
Crimen injuria (лат.) — незаконное, преднамеренное и тяжкое ущемление достоинства другой личности.
13. О теле
Мы говорим о собаке с больной лапойили о птице со сломанным крылом.Но ни собака, ни птица не думают о себе в таких выражениях. Собака, пытающаяся сделать шаг, думает просто «Мне больно», птица, пытающаяся взлететь, думает просто «У меня не получается».
С нами, похоже, всё иначе. Тот факт, что существуют такие обычные обороты речи, как «моя нога», «мой глаз», «мой мозг» и даже «мое тело», предполагает с нашей стороны веру в некую нематериальную, возможно, даже вымышленную, сущность, которая по отношению к «частям» тела и даже к целому телу является владельцем, то есть обладает этими «частями» или целым телом. Или же существование таких оборотов речи показывает, что язык не может найти точку опоры, не может сдвинуться с места, пока не расщепит единство познания.
Сегодня мне приснился дурной сон, я потом записал его. Мне снилось, будто я умер и к вратам забвения меня провожает молодая женщина. Что я не стал записывать, так это вопрос, который пришел мне в голову в процессе письма: Неужели это она?
А зачем мне на него в суд подавать?
Открой глаза. Он не имеет права вытворять с тобой, что вздумается. Он не имеет права делать тебя объектом своих грязных фантазий, а потом выгодно продавать эти фантазии. Также он не имеет права брать твои слова и публиковать их без твоего согласия. Это плагиат. Это хуже плагиата. У тебя есть индивидуальность, которая принадлежит тебе одной. С определенной точки зрения твоя индивидуальность — самое ценное твое достояние, и ты имеешь право его защищать. Причем энергично.
Разные части тела катектированы в разной степени. Если с моего тела удалят опухоль и принесут мне ее на хирургическом подносе в качестве «вашей опухоли», я почувствую шок по отношению к объекту, который в определенном смысле мне принадлежал, но которого я лишился, и обрадуюсь избавлению от него; тогда как если мне отрежут руку, я при виде ее, без сомнения, буду остро чувствовать горе.
К остриженным волосам, ногтям и так далее человек ничего не чувствует, поскольку потери такого рода регулярно восполняются.
С зубами дела обстоят более загадочно. Зубы «у меня» во рту — «мои» зубы, часть «меня», однако мои чувства к ним не такие сокровенные, как, скажем, к моим губам. Они не более, но и не менее «мои», чем металлические или фарфоровые протезы у меня во рту, ручная работа стоматологов, имен которых я уже и не помню. Я чувствую, что я — владелец или опекун своих зубов, а не что зубы — часть меня. Если бы у меня вырвали гнилой зуб и продемонстрировали его мне, я бы не слишком горевал, хотя мое тело («я») никогда не сможет вырастить новый зуб.
Эти мысли о теле появляются не как абстракция, а в связи с конкретным
Эта молодая женщина, отказывающаяся называть меня по имени и упорно величающая Senor'oм — пожалуй, вкладывая в это слово намек не только на происхождение, но и на положение, — неужели именно она назначена мне в проводники, в проводники к смерти? Если это так, что за странный, что за
Не глупи, Алан. Он не станет давать мне на печать свои фантазии, если они у него и правда обо мне.
Почему же не станет? Может, для него в этом и есть кайф: заставить женщину читать фантазии о ней же. А что, вполне логично. Этакий извращенный способ получить власть над женщиной, когда трахаться больше не можешь.
человеком, неким безымянным X. В день своей смерти, утром, X почистил зубы, позаботился о них с усердием, которое каждый усваивает еще в детстве. X начал новый день с умывания, но умер еще до заката. Его душа воспарила, оставив тело, уже ни на что не годное, хуже, чем ни на что не годное, поскольку вскоре оно начало бы разлагаться и стало бы угрозой здоровью окружающих. Частью этого мертвого тела был полный комплект зубов, которые X почистил утром, зубов, которые также умерли, в том смысле, что кровь перестала циркулировать через их корни, однако — вот парадокс! — зубы не начали разлагаться, когда тело остыло и бактерии, обитавшие во рту, тоже остыли и погибли.
Если бы X похоронили, части «его» тела, которые жили наиболее напряженно, которые в наибольшей степени являлись «им», сгнили бы, в то время как «его» зубы, которые, как X, вероятно, ощущал, находились на его попечении и были вверены его заботам, но не более того, — зубы сохранялись бы еще очень долго. Но, конечно, X был не похоронен, а кремирован; а люди, строившие печь, его поглотившую, позаботились о достаточном жаре, жаре, способном всё превратить в пепел, даже кости, даже зубы. Даже зубы.