Дневник плохой девчонки
Шрифт:
Стемнело. Я вылезла через чердачное окно на крышу. Черепица после жаркого дня еще не остыла, лежать на ней было приятно. Дым от моей сигареты мирно поднимался кверху, туда, где молодой месяц пас звезды. За садом и лесом, у самого горизонта, длинная полоса неба светилась, будто зарево догорающего костра…
Глядя на звезды, я почему-то всегда вспоминаю умершую два года назад бабушку Эльжбету. Бабушка была толстая и уютная, и от нее всегда пахло камфарой, которой она лечилась от всех болезней. Перед смертью бабушке часто не хватало воздуха, она дышала тяжело и шумно. После похорон, когда мы вернулись с кладбища домой и сели за стол, я услышала ее шумное дыхание — из соседней комнаты, той, где бабушка Эльжбета целые
Странная штука эта память.
18 июня
Мне снилось, что я плыву по бескрайнему морю. Плыву уже давно и ищу свой остров. Знаю, что, если продержусь и не утону, обязательно найду его. Еще знаю, что это вопрос жизни и смерти, а я хочу жить.
Иногда, когда сильно устаю, переворачиваюсь на спину и лежу, покачиваясь на волнах, греюсь под жаркими солнечными лучами, смотрю в небо, отдыхаю и в это короткое мгновение мечтаю о чуде… А потом плыву дальше.
Я все плыву…
Все плыву…
Много дней уже…
И ночей… (Как проснусь, надо будет записать, чтобы не забыть.)
Вдруг меня подхватывает большая волна, поднимает высоко-высоко, и я замечаю вдали небольшой островок с рощицей на нем. Совсем крохотный зеленый островок! На берегу стоит моя мама, она видит меня, машет рукой, она хочет, чтобы я приплыла к ней. Маминого голоса я не слышу — грохот волн заглушает все звуки, но знаю, что она кричит, зовет меня к себе! У меня появляется надежда доплыть, мама улыбается, подбадривает меня, расстояние между нами быстро сокращается, остается совсем чуть-чуть, я собираю последние силы и отчаянно гребу к берегу.
У меня кружится голова, все тело ломит, я набираю побольше воздуха и на минутку ухожу под воду, чтобы дать хоть немножко отдохнуть ноющим мышцам…
А когда выныриваю, вижу, что остров от меня отдалился! Что он уплывает вдаль, будто соревнуется со мной или хочет сбежать…
Мама сидит там, на берегу, сидит одна, застывшая, как статуя, и улыбается улыбкой Моны Лизы… Она становится все меньше и меньше, пока в конце концов не пропадает совсем…
Я чувствую бесконечную усталость и понемногу начинаю тонуть. Иду ко дну по собственной воле.
Мне уже недостает воздуха…
Едва проснувшись, я поняла, что с сегодняшнего дня вступила в период активного очищения. (Смотреть запись от 16 июня: минусы характера Котрины, № 2.) По непонятным причинам мне захотелось сделать что-нибудь полезное, побыть хорошей девочкой. Первым делом я решила разгрести свою комнату.
Моя мансарда похожа на склад всякого бесполезного хлама: в ней собрались вещи из разных времен моей жизни. Понятное дело, я ведь здесь жила с самого детства. Так, наверное, всегда бывает, когда растешь и копишь, растешь и копишь… И сколько же всего может накопиться, если никогда ничего не выбрасывать!
Бог, например, не объяснит ли мне кто-нибудь, зачем взрослой разумной девушке пятнадцати лет помятая алюминиевая кукольная посуда? Или коллекция вонючих засушенных червячков? Полки забиты дырявыми мячами и деревянными кубиками с буквами, безголовыми куклами и головами без кукол, разрозненными частями игр и игрушек, детскими книжками со страницами, залитыми разноцветными жидкостями, старыми обтрепанными учебниками и банками с разнообразнейшими речными и морскими сокровищами: ракушками, камешками, отшлифованными водой веточками и цветными стеклышками… Когда-то все это было мне дорого, но те времена безвозвратно прошли, и потому я разложила во дворе большой костер.
Трудилась целый день — барахла набралось куда больше, чем могло показаться на первый,
Моя комната выглядела теперь пустоватой и неузнаваемо изменившейся. Она светилась и пахла свежестью… Мама, наверное, обрадуется, подумала я.
Уже темнеет, а мамы все нет. Ну и куда она могла подеваться, неужели до сих пор торчит в салоне? Странно. Обычно, когда мама готовится к выставке, она целыми днями из дома и даже из своей комнаты (!!!) не вылезает. Мама у меня — художница, а потому неисправимая отшельница и немного не от мира сего. Люди (я в том числе) ей не нужны, достаточно картин и книг. Мама может целый день просидеть взаперти в мастерской, работать до посинения, читать, курить без передышки и ни с кем не общаться. Не понимаю, как можно такое выдержать. Папа говорит, она, как все художники, ненормальная.
Лаура в конце концов позвонила сама. Оказывается, мой психованный папочка, пока мы тусили у Кипраса, не только в школу звонил, но и Лауриным родителям, а те ничего лучше не придумали, как отнять у нее мобильник и посадить под домашний арест! Хорошо, что только на один день…
Еще Лаура рассказала ужасную вещь: Эле из параллельного класса ждет ребенка! Подумать страшно! Ей же всего пятнадцать! Бедненькая, бедненькая Эльвира! Мне так ее жалко. А вдруг ее родители живут по принципу «что соседи скажут»? Полный абзац, хуже не придумаешь! Жалко, мы с ней не близкие подруги и вообще едва знакомы, а то бы я ей обязательно позвонила.
Если бы я забеременела, отец бы меня заживо проглотил, а мама, должно быть, завернулась бы в сари и поехала в Индию исправлять свою карму! Ха! Представляю себе, как взорвался бы мой папочка, так и вижу его щеки, все в красных прожилках. Он меня и без того терпеть не может, я его разочаровала, едва родившись, — как только выяснилось, что у меня нет никаких отростков. А что было бы, если бы я еще и залетела?
Почему человек так беспросветно одинок? Вот мы завязываемся в животе у мамы, и иногда я думаю, что лучше бы мне было там и оставаться. Жизнь — не такой уж подарок!
(Попробовала себе представить, как выглядела бы мама, если бы я до сих пор в ней сидела! В свои пятнадцать!)
Есть вещи, о которых я ни с кем не могу говорить, кроме тебя, дорогой дневник!
Нашла в холодильнике несколько банок пива. И давно ли мама его полюбила? (Одну банку на всякий случай взяла себе — решила, что все равно никто не заметит.) Отправилась к своей груше, устроилась под ней на травке. Сидела, глядела в небо. Пива мне так и не захотелось.
После того как родители развелись, у мамы я чаще всего проводила лето. И много лет подряд, с весны до поздней осени, как только груша зазеленеет, лазила на нее, чтобы подсматривать за жизнью соседнего дома. Вернее, за одним его окном, из которого часто лилась совершенно фантастическая музыка. Соседский сын был скрипачом, и мне ужасно нравилось смотреть, как он играет. Если занавески не были задернуты, я видела все, что делалось в его комнате, — как будто смотрела в театре спектакль с балкона. Скрипач был уже немолод (бабушка Эльжбета говорила, что он на целых двенадцать лет старше меня!), но, когда с головой уходил в музыку, делался несказанно красивым. Он играл, закрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону: казалось, он все на свете позабыл. А один раз я видела, как он играл и плакал! Должно быть, до смерти приятно играть и плакать, подумала я и тут же решила, что, когда вырасту, обязательно стану музыкантшей и тоже буду, играя, плакать и раскачиваться… И вдруг вспомнила, что на чердаке стоит старое бабушкино пианино!