Дневник полковника Макогонова
Шрифт:
– Сестру зовут Малика. Она по-русски плохо говорит. В селе всю жизнь прожила. Спаслась в войну, потому что была в селе. Их село не пускало боевиков. Потому и выжили. А через другое Шаман шел, громко шел, плохо было в селе.
За воротами стояла одинокая «шестерка». Рядом прохаживался Лодочник, заметив командира, нырнул в «бардак». Взревели моторы. Макогонов забрался на броню. Они поехали, проехали мимо ворот и Ибрагимовой «шестерки». Хозяин качал головой и вынимал осколки из разбитого водительского окна. Макогонов пнул ногой Лодочника в шею, тот притормозил и обернулся.
– Ты смародерствовал? – кивнул назад Макогонов.
Лодочник-Маркман
– Да чего взял-то… набор инструментов, всякую хуйню.
– Ну, сволочь!
– Виноват, тащ. Я, когда в Ведено наступал, во там мародерка была!.. Села богатые.
– Куда? Где? – будто рассеян Макогонов. Но засвербело, застучало.
– Ну, когда Шаманов шел на Ведено.
«Стоп, Лодочник, мародер гребаный, молчи теперь еврейская морда, не до тебя сейчас. Вот оно вылупилось. Склепалось, два звена состыковались. “Сестру зовут Малика… Их село не пускало боевиков. Потому и выжили». Малика!..”
Сплелось.
«Ах ты ж, Мельник. Вот сукин сын!»
Думал Макогонов теперь об одном: как вернется в комендатуру и пинками погонит Тимоху или Пашу Аликбарова, чтобы волокли к нему из вонючих камер этого сукиного кота Вову Мельника.
– Ах ты, Мельник, Мельник!
Игра, игра.
Макогонов теперь планировал ход дальнейших событий.
Майор Женя Хроленко страдал от переизбытка веса, и глупо верил, что умеренным питанием можно соблюсти фигуру. Но в употреблении «алкагля» умеренность Женя соблюсти не мог, потому и толстел: сколько ни кричал всем, сколько ни пропагандировал комендантских на здоровый образ жизни, сменяясь с дежурства, шел к себе с мыслью единственной о выпивке.
– «А нам осталось уколоться и упасть на дно колодца», – напевал Женя.
Жизнь свою майор Хроленко считал пропащей: сдалась бы ему эта военная служба, сдались бы ему эти погоны! Да и деваться Жене теперь некуда было, потому как в свое время не свинтил вовремя с Красной армии, а теперь уж и обидно было. Глядишь, лет через пяток дослужится он до каракулевой папахи и, выйдя в отставку с полковничьей пенсией, станет выращивать огурцы на подмосковной даче. Дача досталась ему от тещи, и он все спорил насчет огурцов со Славкой Норгеймером.
– Дурак ты, Славка! Да и чего геройского в том, что вы, саперы, как последние олухи лезете под фугасы? А ты, офицер, чего с солдатами прешься на мины! Помнишь, Вакула был… Слава богу, уволился. Так он и орал тут, что умалишенный: «Вперед на мины за орденами!» Чего получил? Опалины с щетины дохлого поросенка получил. А огурцы – это на всю жизнь. Да-ача, – тянул мечтательно майор Женя Хроленко.
– Пошел ты, Хруль, к такой-то матери, – слал его пьяный Славка и хватал гранату, молотил той гранатой по столу.
Граната Ф-1 даже со вкрученным взрывателем от долбежки не взорвалась бы все равно. Но Женя любил Славку провоцировать.
– Вот, чего в вас, саперах, геройского?.. А я колонну на Ханкалу гонял, в Моздок гонял. Нас взрывали, обстреливали! А нам шиш, а не орден. А вам – сходил на маршрут пару раз – и орден. Несправедливо, понимаешь ли.
Напьются и спорят до посинения. Славка гранатой стучит.
Макогонов раньше жил в соседней комнате: до полночи слушал долбежку, ругался, даже колотил Славку баламутного. Да безтолку: пару дней тишина, напьются – и понеслось снова-здорова.
– Или разведка, – говорил Женя. – Глянь, сунули своего в камеру – и как это объяснить? Сидит солдат со всякой мразью, с бандитами. Не понимаю.
– А ты, Хруль, непонятливый с детства, – пьяно рычал Норгеймер и колотил гранатой по столу.
День сегодняшний для дежурного по комендатуре майора Хроленко проходил спокойно. Саперы вернулись без происшествий. Утром сразу, как пришли саперы, умотал куда-то начальник разведки. Душухин все бегал из угла в угол, требовал какие-то списки на убывших контрактников. А на кой дьявол ему, дежурному майору, думать о каких-то там списках? «Контрабасы» сегодня приходят, завтра их выгоняют по всяким поводам. Пьянь и рвань, одним словом. Думай еще за всякую падаль.
Женя выбрался из душной дежурки и раскурился с удовольствие у входа в штаб. Видел краем глаза, как помелся куда-то Душухин со своими бумажками.
– Вот Дух тормоз, – резюмировал Женя. В этот момент за воротами загудело. – Принесло кого-то, – с неудовольствием сказал Женя и махнул дежурному на воротах, чтобы выяснил.
– Разведка, – сказал солдат.
– Открывай, чего смотришь.
Синие ворота поехали в стороны. Во двор вкатился БРДМ. На броне – Макогонов. Соскочил с брони – и к Жене:
– Сейчас пришлю конвойных. Ко мне Мельника. Живо, – и, не подав руки, пошел мимо в штаб. Но сразу вышел оттуда и направился наискось по двору.
– Умник, – прошипел Женя. Резче сказать не решился даже шепотом, еще огляделся по сторонам. Солдат у ворот ухмыляется. – Чего щеришься? Ворота закрой.
Солдат, все так же ухмыляясь, стал сдвигать створ ворот.
– Мельник, Мельник. Да берите своего Мельника и хоть веревки из него вейте.
И снова уселся Женя в душной прокуренной дежурке и, подперев кулаком пухлую щеку, стал с удовольствием думать об огуречных грядках на тещиной даче.
Судьба не раз забрасывала сержанта Мельника во всякие мрачные места.
Привыкнув к тяготам и невзгодам армейской жизни, Вова Мельник с трудом выносил смрад и неудобства камеры, в которой пребывал по известным причинам уже несколько дней. Заключение под стражу было ему неимоверно в тягость. А все потому, что был Мельник человеком деятельным и даже в госпиталях, где приходилось бывать ему пару раз, находил себе занятия с интересом.
Камера представляла собой комнату без окон, с решеткой в двери, размером такой, что помещалось в ней свободно человек десять, а двадцать тоже бы поместилось, но если только битком, да и тридцать при желании можно было сюда впихнуть. Одним словом, стандартная камера для всякой «сволочи». «Сволочь» валялась на грязном полу, притулившись головами к стенам. Воняло от некоторых натуральной бомжатиной, кровяным и естественными испражнениями. Над «поганым» ведром, куда ходили сокамерники, Вова Мельник по большой нужде не присел ни разу. Все ж выводили его: то к Макогонову на разговор, то в штаб по документам и подписям – по пути и забегал.