Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
Шрифт:
– Красота, да? – сказал Женька. – Ну, хорошо! А что такое один еврей?
Надо полагать, что один еврей – это просто еврей, – попробовал я угадать, судя по первым вопросам.
– Именно! Один еврей – просто еврей! А что такое два еврея? Два еврея – это лавочка!
Я был поражен!
– А что такое много евреев? – продолжал Евгений. – Много евреев – это большое коммерческое заведение!!!
– Черт подери! – разразился я. – Прав автор: еврей в большинстве случаев всегда торговый человек!
– А ты любишь торговать? – спросил Женька, который,
– Да брось ты! – сказал я, хотя прекрасно знал, на что намекает Женька; я ведь тоже есть не что иное, как гибрид тех же самых струй крови. – Одно я могу тебе сказать, – продолжал я. – Это то, что, будь мы с тобой в Германии, первый же попавшийся нам на глаза штурмовик со свастикой на рукаве повесил бы нас на первом же суку за то, что мы, во-первых, славяне и, во-вторых, евреи.
– Это не очень меня уж прельщает, – сказал Евгений.
– Это верно! Веревка, говорят, приносит счастье, но не от рук палачей Гиммлера [80] !
Вернулся я домой точно к ужину. Трубадур уже видела блаженные сны, Рая приготавливала вместе с Полей ужин, а дядя Самуил и Моня мирно беседовали.
После ужина я узнал, что мое место на складной кровати остается за мною, но Моня должен был перекочевать на диван, чтобы дядя имел возможность расположиться на кровати.
80
Гиммлер Г. Л. (1900–1945), рейхсфюрер СС, рейхсминистр внутренних дел Германии и рейхсляйтер.
Ну, пора кончать – поздно уже!
8-го января. Еще вчера вечером я сказал Рае и Моне о результатах нашего визита к городской станции.
– Да, уже пора думать о билете, – сказала Рая. – Как бы вы с Женей не оказались бы невольными пленниками нашего города. А ты хотел бы быть таким?
– Да! – решительно ответил я.
А сегодня с самого утра мы с Женей должны были заказать билеты на станции. Нора отправилась в сад в сопровождении Поли, так как Рая сказала, что я могу опоздать, если отведу ее сам.
На станции было мало народу, и у моей кассы толпилось всего лишь человек десять. Женьки не было! Я не знал, что думать, как вдруг он явился и принялся меня отчитывать за опоздание: он, оказывается, уже билет заказал, и теперь мы очень боялись, как бы нам не отправиться в разных вагонах… Билет оказался на 11-ое число, на часовой поезд номер семьдесят один. Однако нам повезло, и я раздобыл квитанцию на получение билета, на котором должно было обозначаться место, находившееся рядом с местом Женьки.
Возле нас стояла какая-то коротенькая любопытная тетя с довольно большим малым – нашим, очевидно, ровесником, – которая завела с нами разговор о Ленинграде, когда узнала у Евгения о том, что мы тоже приезжие и собираемся удаляться в Москву. Она спрашивала нас, где мы успели побывать, но вдруг,
– А ведь метро-то у нас лучше! Красивое! – неожиданно заявила она, желая подтвердить фактом свои похвалы по адресу Москвы.
Женька не растерялся и дал ответ настолько гениальный, что я его никогда не забуду.
– Это понятно! – ответил он. – Ввиду того, что в Ленинграде вообще нет никакого метро, то нет сомнения в том, что московское в неограниченное число раз лучше ленинградского!
Надо полагать, что до мозгов нашей соседки сие высказывание не дошло…
Получив квитанции, мы вышли на улицу.
– Ну, куда нам теперь идти? – спросил Женька.
– Только в Русский музей, – ответил я. – Он тут рядом!
– Мне бы хотелось сначала еще раз побывать в Эрмитаже, – возразил он.
– Но сначала лучше следует осмотреть то, что мы еще не видели, а там уже можно думать о вторичном посещении, – настаивал я.
– Это верно! – согласился Женька. – Пойдем в Русский!
Этот музей находился тут же у Невского, на площади Лассаля [81] , украшенной садиком, который опоясывала трамвайная линия. Музей представлял из себя оранжевое здание с колоннами у входа и построенное в стиле Московского университета, музея Революции, Смольного и тому подобных архитектурных строений, возведенных Растрелли или же зодчими из его школы.
81
Это название носила Михайловская площадь с 1920-х гг. С 1940 г. стала называться площадью Искусств.
Русский мы осмотрели сравнительно быстро, и, нужно сказать, что его содержимое нам было во много раз яснее, чем содержимое Эрмитажа; ведь здесь были собраны близкие нам творения отечественных живописцев, между тем как Эрмитаж хранил в себе иностранную древность, нам чуждую и далекую.
Очутившись вновь на Невском, мы уже хотели разойтись, как вдруг Женька энергично потребовал меня к себе.
– В шесть часов я должен буду зайти за Норой в ее детсад, – предупредил я, – так что ты меня долго не задерживай.
– Ну, до шести еще полтора часа; вот ведь часы-то перед нами! Успеешь! – Часы, белевшие на башне городской станции, вполне дали мне возможность заглянуть к Женьке.
– Ну, вот! Теперь пошли! – сказал Евгений.
Мы снова забрались в Женькину комнату и расположились у письменного стола, приведши в действие настольную лампу.
Женька показал мне свои новые рисунки, намалеванные им в потрепанном альбоме, на которых он тщательно выводил во всех видах рысаков. На одном из них сидел даже Петр I. В этот альбом Евгений вложил и свои творения, созданные им в Зоологическом музее, и мы с большой охотой еще раз их просмотрели.