Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
Шрифт:
– В киоске одном я открытки достал, – сказал он. – Жаль, что Исаакия нигде не! – И он показал мне несколько ленинградских снимков Адмиралтейства, Петра на коне, памятника Екатерины и некоторых других.
– Я сколько ни бьюсь, никак не встречаю нигде открыток, – проговорил я. – Мне очень хочется отсюда послать весточку своему учителю по музыке. Я ему говорил, что постараюсь прислать ему открытку с видом города. Может, у Раи будет?
– А ты спроси, – посоветовал Женька. – Вдруг найдется!
В шестом часу я оставил Женькино становище и отправился домой,
В переулке я остановился у афиши.
«Черт возьми! – разъяренно я бесновался про себя. – Везет мне, словно подлецу! Хоть бы „Аида“ пошла бы тут в театре до нашего отъезда! Так нет же – не видать и не слыхать! Грешен, видимо, я перед Юпитером».
Но до чего этот переулок был похож на один из московских закоулков: та же мостовая, такие же домики… Иллюзия была до того сильной, что я прямо-таки готов был думать, что я снова в Москве!
«Ну, нет! Все же это Ленинград! – думал я. – Москва далеко! Вот сейчас выйду на набережную и, действительно, увижу не Москву-реку, а Фонтанку, не Каменный мост, а Аничков с его чугунными конями». Такими мыслями я сопровождал себя, пока не вышел к реке. Действительно, передо мною открылся вид на ленинградскую реку… Вдали темнели изваяния коней на мосту, и звенели проходящие по нему красивые трамвайчики.
Наступила сильная оттепель. Весь Невский казался сырым и темным. Почерневшие мокрые тротуары ясно отражали серое небо и прохожих, мимо мчались машины, поднимая вверх брызги воды и серого талого снега… Несмотря на теплую погоду, шел густой мягкий снег, мокрыми большими хлопьями бесшумно оседающий на крышах, на одежде и на мокрых тротуарах, где он сейчас же пропадал, оставляя сырой след. Весь город был под какой-то снежной вуалью, и даже люди похожи были на движущихся елочных фигурок, сплошь покрытых пушистыми хлопьями ваты.
Однако вид проспекта был оригинальным, и я, идя по нему, с каким-то радостным чувством созерцал все его достопримечательности под этой сырой пеленой.
«И чего это вода такая… мокрая?» – думал я, видя, как автомобили с разгону врезаются в блестящие огромные лужи на мостовой.
Пройдя мимо памятника Екатерины, мимо торговых рядов, мимо городской станции, мимо Казанского собора, я свернул на набережную Мойки.
В коридоре детсада так же, как и раньше, прыгали толпы ребятишек, дожидавшихся своих мамаш. Крик, шум, смех, детский говор – просто, как обух, колотили по голове и по ушам. Мне вызвали Леонору, она вскоре появилась, оделась и мы отправились.
– Какой снег густой! – сказала она, когда мы вышли на набережную.
– М-да, – промычал я, не зная, что ответить.
– А мокро-то как кругом, да? – продолжала она.
Я промолчал.
– А вода может быть сухой?
– А почему бы нет?!
– А как ее сделать?
– А просто сушить так, как обычно сушат все вещи, – поучительно ответил я. – Повесить на веревке можно хотя бы, – добавил я.
– Воду-то?!
– Конечно, воду! – невозмутимо ответил я.
– Ай-ай-ай! – укоризненно покачала головой Леонора. –
– Ну, ее можно прикрепить, перекинув через веревку или удержать, привязать! – пояснил я.
Очевидно, подобная тема очень веселила Нору, потому что она еще долго высказывала свои предложения о сушеной воде и о том, почему она всегда бывает мокрой.
Вдруг она переменила тему.
– А знаешь, что нам сегодня дали на обед? – спросила она, хитро поглядывая на меня.
Я, разумеется, не знал.
– Жареных грузовиков! – выпалила она.
– И вы уплетали их? – удивился я.
– Еще как! Только мотор я никак не могла раскусить!
– Да ну!
– Не веришь разве?
– Почему же?… Это возможно.
Я очень хотел понаблюдать за Исаакиевским собором во время такого густого снегопада, но, когда мы вышли на площадь, снег поредел, хотя и не сильно, но я все-таки заметил, что сквозь снежную пелену через всю площадь были видны лишь контуры собора и его молочно-серый силуэт.
– А теперь видишь, какой Исаакий? – спросил я у Норы.
– Вижу! Он теперь серый какой-то, почти белый совсем. А раньше был синий!
– А почему же так? Его опять, значит, покрасили, – спросил я, помня предыдущий наш разговор на эту тему.
– Он, наверное, от снега меняется… – осторожно ответила она. – Когда разная погода, то и он тоже разный! Ты бы нарисовал его с этого места! – попросила она.
– Попробую, – согласился я. – Может, получится что-нибудь.
– Получится! – уверенно сказала она.
– Не знаю. Заранее я не могу говорить.
– А когда нарисуешь?
– Как-нибудь нужно будет выйти и сделать. – И я решил и эту панораму тоже присоединить к ленинградской серии, так как просьба Трубадур стоила тщательного выполнения: вид на собор через всю площадь был далеко не плохим!
Открыла дверь Рая.
– О-о! Детвора идет! – воскликнула она. – А я уж, Лева, думала, что ты забудешь за Норой зайти!
– И ты совершила тяжкое преступление, – сказал я.
Когда мы с Норой стащили с себя верхнюю одежду, всю поголовно мокрую от талого снега, и включились полностью в домашнюю жизнь, Моня не замедлил спросить меня, где мы с Женей провели данный день.
– В Русском музее, – ответил я.
– А вот теперь, – произнес он, – не расспрашивая тебя о вашем впечатлении, я тебе прямо сразу скажу, что в Русском музее вы себя чувствовали более свободно, чем в Эрмитаже. Верно?
– Так, – ответил я, качнув головой.
– А потому что в Русском музее, – продолжал Эммануил, – картины более близкие вам по теме. Ведь верно?!
– Ты прав, как всегда, – ответил я. – В Эрмитаже картины не русские, и они нам несколько чужды. Ясно, что Русский музей был нам более ясен и близок.
– Между прочим, хочешь сегодня снова послушать трио Чайковского? – спросил он меня.
– С удовольствием.
– Я буду только уже выступать с другими музыкантами и не в консерватории, а в филармонии. Если ты придешь, то сравни предыдущее исполнение с сегодняшним.