Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
Шрифт:
– Обязательно! – согласился я. – Филармония – это куда я «Аиду» отвозил?
– Вот именно, – ответил Моня. – А теперь скажи мне по совести, ноты «Аиды» тебя многому научили?
– И ты спрашиваешь?! Ведь до сих пор я даже не знал, как она записана на нотах! К чести твоей, нужно добавить что я раньше никак не мог знать, что первый раз ноты ее я увижу именно в Ленинграде и именно при твоем содействии! Теперь у меня воспоминание о первой встрече с ее нотами будет связываться с Ленинградом! Видишь, как получается!
– Ну, что же! Я очень рад, –
Немного погодя он ушел, сказав мне, что начало концерта будет в половине восьмого вечера.
Дядя Самуил собирался отправиться в город, чтобы кое-что закупить, а Рая собирала некоторые пожитки, так как она хотела сегодня вечером съездить с папой к Мониной мамаше, куда и Моня должен был приехать из филармонии после концерта.
Для Трубадур сегодня был знаменательный день: она должна была сегодня улечься спать одна, так как никого дома вечером не должно было быть. Поля, между прочим, отлучилась от нас на пару дней и уехала к сестре в Выборг. Таким образом, Нора готовилась ложиться спать сегодня полностью своими силами.
В семь часов Рая сказала мне, что пора моей душе мчаться на концерт. Я оделся и вышел. На улице было совсем темно. Снег лежал ровным ковром на земле, но воздух был чист, так как снегопад полностью прекратился.
Но мне не везло сегодня! Я вышел к остановке трамвая на Невском, но проклятый мною пятый номер упорно не желал появляться… Короче говоря, я опоздал.
Будучи не в духе, так как мне совсем не хотелось огорчать Моню (ведь он очень хотел, чтобы я был на концерте), я решил развеять свою мрачную думу и покрутить по улицам.
С Невского, по ул. Гоголя я отправился на площадь Воровского к самому подножию Исаакия. Собор был не освещен, казался мрачным и немым. Я обогнул его, поднялся к одной из его колоннад, подпиравшей его правый боковой портик.
Поднявшись по гранитным ступеням, покрытым снегом, я очутился под темными сводами. С одной стороны была мощная стена собора с громадной чугунной дверью, а с другой – ряд толстенных колонн, вроде геркулесовых столбов, уходящих ввысь. Каменные колонны были холодны и покрыты тонким, сверкающим от фонарей инеем. Между колонн открывались части панорамы на окружавшие собор здания, в которых весело светились окна, представляя собой красивую вечернюю картину.
Я подошел к двери собора и стал разглядывать ее рельефные украшения. Как и фасадная дверь Исаакия, она была сводчата и чрезвычайно высока. Я разглядел массивные чугунные черные ленты из громадных листьев, украшавших створки дверей, склонившихся ангелов, расположенных в полукруглых дверных нишах, под ангелами, также в нишах стояли какие-то святые с удивительно тупыми мордами; верхние части дверей скрывала густая тьма.
«Эх, это бы все нарисовать! – подумал я. – И эту дверь, и ряд колонн, и дома, видневшиеся между ними!»
Но включать этот вид в ленинградскую серию я не стал, а решил оставить его на следующий раз! Скажу вам откровенно, я ведь твердо был уверен, что не в последний раз вижу Ленинград.
Окружавшая
Но вскоре я образумился и подумал, что, если Рая и дядя уйдут до моего прихода, то тогда не смогу попасть в дом, и я отправился домой.
Моя сестричка была очень удивлена, увидев меня. Но узнав, что виною – долго не приходящий трамвай, она простила мое отсутствие на концерте и сказала, что благополучие сегодняшнего вечера Норы будет в моих руках. В ответ на это я Раю уверил в том, что ее дочка, сегодня отдававшаяся под мое попечение, благополучно поужинает и ляжет спать; за это она уж может быть спокойна.
Вскоре Рая и дядя начали собираться. Рая оставила нам с Норой ужин и положила отдельно на тарелки различные сласти, вроде печенья, пирога и сладких побрякушек.
Когда взрослые ушли, Нора украдкой переложила часть из своей порции в мою тарелку. Я, конечно, не стал потакать ей в проделке и возвратил все на законное место. Она была против этого, о чем решительно заявила мне. Тогда я пошел на компромисс видимости и согласился принять от нее какую-нибудь часть, если она возьмет у меня то, что я ей переложу. На этом сделка состоялась, хотя мне удалось обмануть ее, и я, будучи истинным мошенником, сумел дать ей больше, чем мне удалось получить от нее. Одураченная Леонора, ничего не подозревая, вместе со мной принялась за ужин. Понятно, она все время болтала и немного замолчала лишь тогда, когда дело дошло до чая, но и тут она ухитрилась кое-как вести беседу.
Кончив трапезу, мы немного провели времени на диване за книжками, после чего я решил уложить ее спать, помня Раин наказ не укладывать ее поздно.
Она была сегодня очень послушна и без проказ умылась и улеглась.
– А хорошая у меня елка? – спросила она.
– Очень.
– Только она маленькая, вот что плохо-то!
– Зато она стоит на столике, а не на полу, – возразил я.
– А столик тоже маленький – как раз для нее! – сказала она. – Он и круглый вдобавок.
– Она уже осыпается, – сказал я, разглядывая сверкающие шары на ветках.
– Мама говорит, что она ее скоро уберет, – сказала Трубадур. – А то уже пора, скоро одни голые ветки останутся. Так она сказала.
– Да, елка сильно уже осыпается, – согласился я.
Она долго о чем-то со мною беседовала, говорила о своих товарищах по детскому саду, одних хвалила, других ругала, пока не заснула…
Я остался один. В квартире было тихо, и лишь за стеною у соседей кто-то никак не мог успокоиться. Я пробовал читать, пробовал слегка наигрывать на пианино (Нора обычно очень крепко спит, и я не опасался ее разбудить), но у меня ничего не получалось: я уж мечтал скорее улечься и завидовал моей маленькой родственнице, когда, подходя к ее кроватке, видел, как она сладко спала с непринужденным, немного даже недовольным выражением на лице.