Дневник утраченной любви
Шрифт:
Когда я пишу, затыкаю рот своему эго и весь превращаюсь во внимание к тому, чем сам не являюсь.
– Вы не получали известий от матери после ее смерти?
Я прикрываю глаза и застываю, чтобы скрыть досаду.
– Нет.
– А моя присылает весточку. Хотите, расскажу?
Не дожидаясь ответа, собеседник повествует о сорвавшейся со стены картине, книге, открывшейся на нужной странице, любимой песне, вдруг зазвучавшей по радио. Он говорит и говорит, не догадываясь, что делает мне больно.
Честно говоря, я просто киплю от злости.
Мама не только ни разу не подала мне признаков своего присутствия, она не сочла нужным «просигнализировать» о своем уходе! На неделе, когда она умерла, я ничего не почувствовал и не понял.
Это обстоятельство почти так же страшно, как мамина смерть: я думал, что мы связаны теснее.
Какой-то мудрец сказал, что уверены мы можем быть лишь в неизбежности смерти.
Но я не знаю, из чего состоит смерть. И не хочу слушать ничьих объяснений, ибо одинаково боюсь того, кто сулит мне небытие, и того, кто сулит райское блаженство.
Получается, что уверен я в одной-единственной – неопределенной – вещи.
Истинная мудрость состоит в приручении неопределенности.
У меня есть вера.
Ни одно из убеждений не способно дать мне знание о потустороннем. Но я выращиваю веру. Веру в тайну нашего существования. Нашей жизни. И нашей смерти.
Жизнь была дивной неожиданностью, смерть будет чудной неожиданностью. В каком порядке? Понятия не имею!
Дидье Декуэн [8] – он верующий, как и я, – спрашивает:
8
Дидье Декуэн (р. 1945) – французский сценарист и писатель, удостоенный Гонкуровской премии в 1977 г.
– Вера помогает тебе справиться с горем по матери?
– Ни на грамм.
– Мне тоже.
Мы долго молча смотрели друг другу в глаза, по-братски обнажив души. Тоска по любимому существу обречена терзать нас на этой земле.
В ее отсутствии столько присутствия!
В кабинете Даниэль протягивает мне вырезку из газеты. Статья называется «Скончалась мать драматурга Эрика-Эмманюэля Шмитта».
Я разваливаюсь на куски. Ее снова убили у меня на глазах.
Даниэль напуган моей реакцией. Он уговаривает:
– Прочти статью. Написана очень доброжелательно и сочувственно!
Я рыдаю, не решаясь выпустить наружу бьющуюся в клетке черепа детскую мысль: «Отдал бы всю свою известность, только бы она жила…»
Она всегда на расстоянии чувствовала, что мне плохо. Как и я. Мы притягивались. Беззвучно
Я должен был почувствовать ее смерть!
Я не понимаю… Потеря зрения и слуха ставит под сомнение мою теорию нашей любви.
Неужели это была иллюзия?
После маминого ухода у меня разболелась правая нога, и я за несколько дней превратился в инвалида. Двигаюсь с трудом; перехожу из сидячего положения в стоячее с опаской и всеми возможными предосторожностями, а ночью ворочаюсь, безуспешно ищу наименее болезненную позу.
Мой врач Ален Г. назначает мне кучу анализов и тестов, посылает на консультацию к светилу и добавляет огорченно:
– После смерти матери ты просто не желаешь двигаться вперед!
Иногда усталость давит слишком сильно, и я не против, чтобы все остановилось. Не хочу, чтобы болела душа, не могу больше терпеть физическую боль.
Ни рентген, ни МРТ не выявили причину болей в колене.
Врач, рассматривающий снимки, советует обратиться к кинезитерапевту.
На сем моя медицинская кругосветка заканчивается: отец был кинезитерапевтом, так что к такому специалисту я точно не пойду.
Я хромаю, и мне плевать на окружающих.
Книга овладевает мною. Я потрясен: ничто не мешает творить – ни печаль, ни воспаление. Писание спасает.
Интересно, как спасаются «непишущие»?
Мне плохо сегодня утром. В чем дело? Придется покинуть три кокона – дом, работу, печаль – и отправиться в Лотарингию, чтобы сыграть моноспектакль «Мсье Ибрагим и цветы Корана». Где я возьму энергию, чтобы изобразить другого человека, если больше не обитаю в собственном теле? Как вдохнуть жизнь в героев, думая только о смерти?
Сажусь в поезд. Плечи опущены, ноги налились свинцом. Можно подумать, меня тащат на бойню…
Сцена – это театр чудес: прошлое становится настоящим, хромой перестает хромать, мертвый встает, чтобы поклониться, а я рассказал историю Мсье Ибрагима и сыграл всех персонажей, бегая из одной кулисы в другую. После первой реплики: «В тринадцать лет я разбил мою свинью-копилку и пошел к шлюхам», силы вернулись, колено «заморозилось». Силой магии подмостков мне было сорок, потом тринадцать, потом стало восемьдесят, как моим героям.
Публика благодарила меня стоя, и я ушел за кулисы совершенно счастливым. Там меня ждал подарок.
Шанталь, читательница из Нанси, с которой я уже двадцать лет веду дружескую переписку и время от времени встречаюсь, ждала меня в компании подруг (они помогают ей передвигаться на инвалидном кресле). Стоило мне увидеть ее благородное, открытое лицо, яркие смеющиеся глаза, и я ощутил блаженство. Шанталь излучает только нежные положительные вибрации, и про себя я называю эту женщину «мой ангел на костылях».