Дневник ведьмы
Шрифт:
– Ну, насчет кабака я слабо верю. Где у нас еще терминалы?
– Забыл? Метро «Площадь Революции», метро «Аэропорт».
– Немедленно двигай туда. Сначала по радиальной на «Площадь Революции», осмотрись там живенько, потом сразу пересаживайся на Горьковско-Замоскворецкую линию и двигай на станцию «Аэропорт». Не исключено, ты еще успеешь Крошку перехватить.
– Да ты что? Я его в глаза не видел! Кого мне перехватывать прикажешь?
– Тебе же сказано было: «Качок в черной майке, бритый такой, с порезанным ухом».
– Ну и что? Да таких качков в Москве знаешь сколько!
– Знаю. Но тебе нужен из всех из них один– единственный. Потому что у тебя один-единственный шанс,
– А почему с Крымского?
– Ладно, можешь выбрать любой другой. Но это будет последнее, что ты сможешь выбрать в жизни!
– Да погоди! При чем тут я? Я свое дело сделал: передал информацию. За работу терминалов отвечаешь ты. Ты, Юлий!
– Я – диспетчер, понял? Ты – исполнитель. Вот и исполняй, пока ситуация еще не пошла вразнос окончательно. Сейчас ты болтаешь, а время идет!
Но ты соображаешь, что я могу просто не найти того Крошку? Иголку в стоге сена легче найти, чем…
– Теряем время.
– Ладно. Что мне с ним делать, если найду?
– Следи за ним и сразу свяжись со мной.
– Уговорил, пошел я. Но только…
– Теряем время!
Все тот же день в начале августа, Москва
Ужасный город, честно… Стыдно, стыдно признаваться, но Алёна Дмитриева не любила Москву. Ни как сын, ни как дочь, ни как русский (или русская, нужное подчеркнуть) не любила. Ни пламенно, ни нежно. Не станем выяснять причины сего явления, чтобы не оскорбить многочисленных москвичей, весьма уважаемых и автором, и героиней, а просто констатируем факт нелюбви Алёны к столице. И нелюбовь ее резко обострялась, когда ей приходилось тащить тяжелый чемодан по лестницам и переходам Московского метро. Пусть даже чемодан на колесиках. Ох, сколько лестниц там на кольцевых и радиальных линиях! Не эскалаторов, а именно лестниц со ступеньками! Ох, сколько народу надрывается ежедневно на тех лестницах и ступеньках…
«Не нравится – езжай на такси», – могут сказать возмущенные метростроевцы и москвичи вообще. Но… ведь дорого, вот что! Дорого, долго и чревато реальной возможностью так застрять в пробке, что опоздаешь везде и всюду, куда надо и куда не надо. Поэтому Алёна, ворча и пыхтя, волокла свою сумку, набитую вещами личными, а также многочисленными подарками – русская водка, русские конфеты, русская икра (только красная, черную могут отобрать бдительные французские таможенники), русские книжки для подрастающих русско-французских девочек и для их мамы Марины и так далее. И доволокла-таки до поезда, который сначала довез ее до «Площади Революции», а там, перебравшись на «Театральную», она оказалась на Горьковско-Замоскворецкой линии, по которой ей надлежало следовать до станции «Речной вокзал», чтобы пересесть там на маршрутку до аэропорта Шереметьево-2. Наконец Алёна оказалась в вагоне – и на некоторое время перевела дух.
Сумка так и сяк выворачивалась из рук. Она вообще была очень причудливая: с полосатыми колесами, которые перемигивались разноцветными огоньками, вся разбойно-красная, вызывающая, огромная, вальяжная – и невыразимо удобная и вместительная. Причем самим своим видом она вызывала у Алёны самые что ни на есть приятные воспоминания. Сумка была куплена случайно, и не где-нибудь, а в Париже. То есть Алёна давно подумывала о покупке нового чемодана, но пока не ощущала радикальной необходимости. И вдруг… Как раз в то время Алёна в очередной раз гостила у Марины, и гощенье совпало по времени с приучением крошки Лизочки к горшку.
А что такого? Почему бы не побеседовать в детективном романе о приучении двухлетнего ребенка к горшку? Пустяки, дело, как говорится, житейское!
У наших, у русских, детей сей процесс начинается раньше. У французских же, приученных к удобнейшим памперсам, он обычно затягивается. Вот и у Лизочки затянулся. Причем девочка очень скоро поняла, что писать в штанишки – плохо. Поняла, приняла близко к сердцу, но… никак не могла заставить себя проситься. Процесс происходил самопроизвольно, вокруг Лизочки, которой перестали в воспитательных целях надевать памперсы, образовывалась лужица, а из глаз начинали струиться слезы – от осознания собственного несовершенства. Поэтому, отправившись на прогулку с Лизочкой, то мама Марина, то Алёна периодически спрашивали ребеночка: «Хочешь на горшок?» Но получали неизменно отрицательный ответ.
Прогулка затягивалась, вопросы сыпались все чаще. Но Лизочка качала головой. Иногда недоверчивые Марина и Алёна поочередно хватали ребенка, стаскивали с него трусишки и «высаживали» под ближайшим укромным платаном или, скажем, каштаном. Годились для сего процесса также липы, вязы и клены. Результат, впрочем, оставался нулевым под любым деревом.
И вот на бульваре Пуссоньер, как раз там, где он переходит в бульвар Монмартр (прошу не путать с тем культовым Монмартром, где Пикассо, и Утрилло, и Модильяни, и Руссо, и все прочие… В Париже, чтоб вы знали, есть бульвар Монмартр, есть улица Монмартр, а еще есть так называемый фобур Монмартр, то есть предместье с тем же названием, причем находятся они от того Монмартра, горы Мучеников в переводе с французского, на изрядном удалении), на бульваре, стало быть, Пуссоньер у Марины зазвонил мобильный телефон. Она приостановилась, Алёна с Лизочкой притормозили тоже. И как раз возле небольшого магазина сумок и чемоданов, хозяин которого выставил на тротуар многочисленные образцы своего товара. Слева висели всевозможные сумки поменьше, а справа важно стояли многообразные чемоданы. Марина позвала Алёну, та подошла, а Лизочка шмыгнула куда-то в сторонку. Внезапно раздался ее громкий плач. Марина с Алёной кинулись на звук и не сразу обнаружили ребенка между огромными саквояжами. С самым виноватым видом Лизочка стояла в центре небольшой лужицы… Она отчетливо сознавала, что совершила преступление, написав в штанишки и забрызгав роскошное разноцветное сверкающее колесо большущей ярко-красной сумки на колесиках.
Переглянувшись, Марина и Алёна схватили «преступницу» за руки и навострились было смыться, но не успели – на плач явился встревоженный хозяин. Французы любят детей, и не просто любят, а любят демонстративно: например, повосхищаться незнакомым дитяткой, улыбнуться малышу, сказать комплимент его мамаше считается хорошим тоном. И хозяин увидел лужицу… и забрызганное колесо… Его откровенно перекосило. Но ведь французы любят детей, потому он только буркнул покровительственно:
– Нормально, сударыни, нет проблем.
И даже умудрился улыбнуться, принимаясь сдвигать в сторону товар, под который уже начинала растекаться лужица. Он был настоящий мужчина! Умел держать себя в руках и делать хорошую мину даже при плохой игре!
Именно в ту минуту Алёна решила, что ей совершенно необходим – радикально! – новый чемодан на колесиках. Именно вот этот, забрызганный. Помеченный милой девочкой Лизочкой, которую Алёна любила, как родную дочь, честное слово. И она немедленно вынула из кошелька пятьдесят евро. Деньги были, честно говоря, не столь большие за такой классный чемоданище, и он потом сто раз оправдал потраченную сумму своей безотказной готовностью, не ломаясь, прыгать по любым, самым экстремальным выбоинам тротуаров Нижнего Новгорода, где проживала наша героиня. Да и забавные воспоминания, связанные с покупкой, стоили куда дороже!