Дневник. 2009 год.
Шрифт:
2 ноября, понедельник. К двенадцати пошел к нотариусу, это недалеко, документы все уже были готовы, и мне сразу же выписали «Свидетельство на право наследования по закону». Пока сидел на стуле, думал о том, что Валя и оттуда старается мне помочь – выяснилось, что к ее сберкнижкам есть еще и какая-то компенсация на случай смерти. В груди все сдавило, но на этот раз не плакал. Пока нотариус что-то оформляла, внезапно промелькнула мысль, как мне строить книгу о Вале – в первую очередь надо выписать из дневников все куски, связанные с нею, – потом посмотрим, это уже прописано и это выведет к другим воспоминаниям.
Пришлось ехать в институт. Это было связано с целым букетом обстоятельств. Во-первых, приехала из Ирландии Сара Смит; во-вторых, сегодня Е. Л. Лилеева праздновала свое 70-летие, не пойти было невозможно. В-третьих, так как я взялся писать заключение
С Сарой прекрасно и душевно поговорили о работе в университете, о Стэнфорде, ее муже, с которым, когда они жили в Москве, я приятельствовал, о наших общих знакомых и, естественно, о студентах. Разговаривали в международном отделе, где раньше сидел С. П. Надо сказать, что оборудовали там все с европейской раскованностью – Игорь Темиров, сейчас там командующий, поил нас чаем и кормил бутербродами. А в какой нищете начинали! Сара приехала на какой-то русский конгресс, которые власти так любят время от времени собирать. Боже мой, сколько на это все уходит денег! Во время разговора выяснилось, что Дженифер, матери Сары и знаменитой писательнице, исполняется 80 лет. Празднество будет происходить в Тринити-колледже, в университетской столовой, которая мне хорошо известна. Я загорелся съездить вместе с С. П. – а кто станет заниматься билетами и чемоданом? – на этот день рождения. Я всегда, хотя и плохо, когда говорили, вернее, никак ее не понимал, но был от Дженифер в восторге. Полет с пересадкой в Париже или Лондоне меня не смущает.
В качестве подарка Елене Леонидовне я купил большой том из «Дрофы» – это стало для меня очень удобной традицией, тем более что в «Твербуле» я Лилееву наверняка упоминаю. Праздник устроили в одиннадцатой аудитории, где висит портрет Долматовского. Собралась кафедра, было непринужденно и весело. При всем своеобразии характера Е. Л. обладает рядом бесспорных достоинств, знаниями, требовательностью и роскошным, похожим на виолончель – сравнением этим я пользовался и ранее – голосом. Среди прочего, она еще и человек благодарный, это качество в наши дни редчайшее.
Пить мне не пришлось, потому что во дворе стояла машина, на которой я поеду домой после театра, но покормили неплохо. Когда я уже почти уходил, пришел ректор – вот тогда-то на столе и появились и торт и чай. Так всегда случалось, как раньше, когда к кому-нибудь в институте я приходил на день рождения – вынимали из холодильника торт, а на тарелку ректора клали лучший кусок.
Что касается спектакля, то, оказывается, эту постановку В. Беляковича я смотрю уже в третий раз: один – у него в театре, второй в его же постановке в Нижнем Новгороде, и вот теперь на сцене МХАТа. Здесь постановка смотрится по-другому – и масштаб сцены и игра актеров. Недаром театр академический, ох, как недаром! Это один из самых запоминающихся спектаклей театра, без единой помарки. Какую Татьяна Васильевна воспитала труппу! Все неожиданно, все по крупному счету. Но в этом спектакле мужчины все же лучше: М. Дахненко, Равикович, В. Клементьев. И опять МХАТ – это театр, в первую очередь, текста. В зале было много школьников, как прекрасно, что они видят спектакль с полным, ясно и отчетливо выговариваемым текстом.
В. Белякович внешне сделал спектакль почти условным: металлические конструкции нар ночлежки, и актеры, одетые в чуть ли не шелковые костюмы. Все это, конечно, не то, что когда-то в «документальном» тряпье и с кряхтеньем играли на сцене в Камергерском. Такая этнография сейчас была бы невозможна. Возникли соображения по поводу и самой пьесы. В первую очередь бросается в глаза ее российская смысловая неувядаемость. Все один к одному – воров покрывает милиция (полиция), капитал дружит с властью и даже вступает с нею в семейное родство, что касается самого морального действия, то здесь все то же: леди Макбет Мценского уезда и барышни хотели бы выйти за олигарха местного значения. Горьковская философия остыла и превратилась в риторику.
3 ноября, вторник. Утром, как я и ожидал, не пришла на работу Инна Люциановна, а Надя, жена Рейна, позвонила и сказала, что оставила своего знаменитого мужа ремонтировать дачу. Эта женщина постепенно превращается в легенду о писательской жене. Здесь я не комментирую. Я тоже замотался с «уставшим» аккумулятором, приехал на работу попозднее. Вроде ребята сами прочли пьесу, обсудили и разошлись.
Рассказ Лены Иваньковой обсудили в целом успешно. Девочки, правда, нашли в рассказе целый ряд стилистических сбоев, которые я не очень разглядел, а думаю, их просто нет. В целом это рассказ о сегодняшнем времени и безвременной жизни. Почти никогда не заставляя ребят дорабатывать, я полагаю, что здесь именно такой случай. Все слишком сгущено, и рассказу чуть не хватает беллетризма. Кстати, не было и хорошего, освещающего путь повествования заголовка.
На этот раз я изобрел довольно интересный прием. До начала обсуждения дал семинаристам десять минут, чтобы они придумали мне по три заголовка к рассказу. Разбирать заголовки начали уже в самом конце, когда суть и движение рассказа стала всем доступна и понятна.
Руслан Киреев подарил мне свою книгу с несколько кокетливым заголовком, перекликающимся с названием знаменитой книги Игнатьева, – «Пятьдесят лет в раю». Я раньше часть (первые ее части) книги уже читал в «Знамени» и знал, что в полном тексте есть страницы, посвященные мне. В каком-то смысле конструкция интересная, но формально-головная: описывается год и вставляется один из писательских портретов. Руслан так и подарил мне с четко сформулированной надписью: «Сергею Есину, одному из героев этой книжки (стр. 472) – от ее автора»Подпись, дата: 2. 11. 09. В надписи ни грана вольности, вологодский конвой. Книжку я открыл только поздно вечером уже на даче.
Как я люблю ездить ночью один на машине. Приехал, когда мой экипаж уже попарился в бане и смотрел матч ЦСКА – «Манчестер Юнайтед». Замечательный был матч, наши играли даже лучше, чем наша же сборная, сначала наколупали англичанам, тем более что игра шла на их родном английском поле, а потом все же почти сдались – ничья.
После игры и стал читать страницы, посвященные самому себе. Опять мелькнула мысль Блока – «все мы тайно враждебны друг другу». Многое мне Руслан поставил в строку, но многое и забыл. Началось все, естественно, с семинара 71-го года, когда мы познакомились, и я своей выходкой с письмом Чуковского, разозлившей ведущего семинар Бондарева, отсрочил свое вступление в Союз писателей на несколько лет, а тихий Руслан в Союз попал с этого семинара. Занятна была фраза, из которой сочилось внутреннее недоброжелательство, что Есин был старостой семинара и, значит, вхож в дом. Чей? Из деликатности Руслан, как я сказал, печатавшийся с этими воспоминаниями в «Знамени», на всякий случай не упомянул – Ю. В. Бондарева. Фигура во все еще баклановском «Знамени» очень немодная. А старостой меня назначали, чтобы носить руководителю рукописи, и лишь потому, что я жил в соседнем с Бондаревым доме, и у меня была машина, чтобы эти рукописи привезти. Не пишет Руслан и о том, что мы соперничали на выборах ректора и, подыгрывая В. И. Новикову, он (третья и наверняка непроходящая кандидатура) себя с выборов в последний момент снял. Очень точно Руслан описывает мою привычку после публичного выступления обязательно спросить у кого-нибудь, ну как я? Но инженер человеческих душ никак не смог понять, что это идет от огромной внутренней неуверенности, свойственной мне, от постоянной рефлексии. Ну, да дальше по мелочам не буду. А в принципе спасибо, пусть будет еще одно свидетельство; сейчас все мы, семидесятилетние писатели, толчемся у финишной черты в надежде зацепиться за пядь будущего, вот в этой тесноте и толкаем друг друга.
В Москве убили некоего крупного бизнесмена Шабтая фон Калмановича, владельца баскетбольного клуба «Спартак». Его расстреляли из автоматов, когда тот ехал на своем «мерседесе». Хоронить покойного, как сообщило «Эхо Москвы», будут в Израиле.
3 ноября, среда. Утром прочел замечательное письмо в «Литгазету», которое сделал наш преподаватель А. М. Камчатнов. Это по поводу умничающих, как филологи, двух писателей М. Задорнова и С. Алексеева. Я хорошо помню эту статью «Будущее начинается с родного языка…», и когда ее читал, подумал, что за чушь? «Литературка» письмо, конечно, не напечатает, но, кажется, в первом номере письмо печатает «Литературная учеба». Впрочем, перешлю Лене.
Сегодня, уже несколько подустав от пива, все поднялись довольно рано. Я собирал листья, Володя наконец-то повесил водосточную трубу на передней стороне дома. А потом ребят уже нельзя было оторвать от телевизора.
Когда разъехались по домам, то всех ожидало еще одно такое дикое для торжественного дня зрелище – это новое изделие Юнгвальда-Хилькевича «Возвращение мушкетеров». Здесь что пост – «тридцать лет спустя»: вся привычная четверка и их мифические дети. Для этого был воскрешен даже виконт де Бражелон. При этом и «старые мушкетеры», все покойники, воскресли, чтобы помочь своим детям. Речь, естественно, опять идет о спасении королевы, о неких сокровищах. Хороша, потому что играет что-то свое, королева – Фрейндлих; традиционен, как из дешевого капустника, Ширвиндт, играющий Кольбера. Вместо графа де ла Фер Атоса – Веня Смехов с лицом старого еврея. Такой удивительный и бессмысленный бред, а смотрится неотрывно, распространяя вокруг себя дурновкусие.