Дневники: 1897–1909
Шрифт:
3
Смерть Джулии и Стеллы неожиданно превратила то, что раньше было лишь ощущением беспомощности Вирджинии, в суровый и необратимый факт. Даже поверхностное знакомство с ее биографией дает понять, что она росла в атмосфере напряженности и противоречивых эмоций. Несмотря на все хорошее, что было в Джулии и Лесли, и как бы сильно Вирджиния ни любила родителей, она не могла не ощущать вызывающую тревогу нерегулярность их заботы и внимания, а также непоследовательность в их отношении к детям. Важным фактором в первые годы жизни Вирджинии было, вероятно, ощущение слабости или даже отсутствия связи между ее собственной беспомощностью, защитой со стороны родителей и безопасностью, а как иначе объяснить ее «ранние страхи»?
Однако данное утверждение нуждается в некоторой оговорке, поскольку нельзя игнорировать возможное сексуальное насилие со стороны сводных братьев Дакворт. Об этих недоказанных поступках сделано несколько сильных заявлений, придающих чрезмерный вес их влиянию на жизнь и творчество Вирджинии.
Еще в 1972 году Квентин Белл писал, что Вирджиния считала, будто «Джордж испортил ей жизнь, не успела та начаться». Этот вывод, как и другие, более поздние, основан, прежде всего, на ее утверждениях в «Зарисовке прошлого», где она открыто и довольно жестко высказалась о сексуальном поведении сводных братьев по отношению к ней. Однако то, что Вирджиния написала в 1897 году, не является убедительным доказательство наличия сексуального домогательства со стороны сводных братьев. В дневнике за 1897 год достаточно часто упоминается Джордж Дакворт, которого Вирджиния выставляет в почти благожелательном, свете. Например, 3 января она «поехала на велосипеде с Джорджи», а 4 января были с ним на экскурсии по Главпочтамту. 6 января она отмечает, что «Джорджи уехал в Кентербери», а 7 января пишет о его отъезде в Париж. 23 февраля вместе со Стеллой она отправляется в офис Чарльза Бута, где «Джорджи исправлял гранки». В марте Вирджиния трижды обедает с Джорджем. 15 мая он угощает Вирджинию и Ванессу «вкуснейшим клубничным мороженым» после матча по крикету. 30 мая, в день рождения Ванессы, Вирджиния отмечает его щедрость: «Ну вот! Джорджи дарит Нессе чудесное ожерелье из опалов. Зависть и восторг». Подобные записи есть на протяжении всего 1897 года, и столько же их о Джеральде.
Разумеется, тот факт, что эти записи не похожи на слова жертвы сексуального насилия, пишущей о своем обидчике – пускай даже в личной дневнике, хранящемся под замком, – не является убедительным доказательством ее чувств к сводным братьям или их отношения к ней.
Однако ее дальнейшее поведение по отношению к ним вызывает еще больше вопросов. Повзрослев, Вирджиния доверила Джеральду публикацию двух своих первых романов, один из которых был отправлен ему уже после основания «Hogarth Press», и возникает вопрос, а были ли последствия предполагаемого насилия столь разрушительными и травмирующими, как о них пишут исследователи.
Разумеется не стоит ставить под сомнение честность Вирджинии и тем более доказывать невиновность сводных братьев. Хочется лишь отметить, что ее представление о Даквортах в 1939 году, когда Вирджиния села работать над мемуарами, не совпадает с тем, что она говорит о них в своих ранних дневниках, написанных, как считается, в период того самого насилия или сразу после него.
Самые красноречивые сцены проявления детской сексуальности, когда-либо написанные Вирджинией, можно найти в ее самом проблемном романе «Годы». В центре их внимания – десятилетняя Роза Парджитер. Соотнесение вымысла и реальности – дело всегда опасное и редко поддающееся проверке, но, несмотря на это, в главе «1880» травма юной Розы, похоже, вызвана не столкновением с «уличным сексом» как таковым – в «Парджитерах» Вирджиния назвала его «уличной любовью, обычной любовью», – а тем, что представлял собой это сексуальным контакт. Несколько раз в тексте Вирджиния намекает на сильную привязанность Розы к отцу; это было началом чувства влечения маленькой девочки к противоположному полу 11 . Уличная сцена лишь превратила смутно осознаваемую и глубоко запретную фантазию Розы об эротическом влечении к отцу в психологическую реальность, а эта трансформация породила хаос, смятение и чувство вины.
11
См. «Парджитеры» (ранняя версия романа «Годы») под редакцией Митчелла Александра Леаски: «В свои десять лет она, хотя и была сорванцом, уже начинала испытывать желание, которое было гораздо сильнее развито у ее сестер, получить одобрение противоположного пола. Когда отец назвал ее “маленьким грязным монстром” и указал на пятно на ее сарафане, она тут же прикрыла его рукой; хотя, когда его заметила Милли, она ничуть не встревожилась и солгала…».
Не только возможно, но и вполне вероятно, что в воображении взрослой Вирджинии произошла аналогичная трансформация. Братья Дакворт, хотя и были виновны в сексуальных домогательствах, скорее всего, стали для нее объектами презрения и фантазий, которые на самом деле она питала к отцу. Гораздо легче переложить тяжесть своих неблаговидных чувств и фантазий на фигуры сводных братьев, нежели осознать и признаться, что они связаны с собственным отцом 12 .
Это, конечно, чистая спекуляция. Но какой бы ни была правда, нет достоверных доказательств того, что приставания сводных братьев выходили за рамки обычного заигрывания, хотя даже это могло задеть чувствительную натуру Вирджинии. После публикации биографии Квентина Белла в 1972 году, когда данная часть ее прошлого стала достоянием общественности, некоторые читатели стали склонны видеть жизнь Вирджинии трагичной в одних отношениях и триумфальной в других. А некоторые критики-феминистки невольно принизили Вирджинию, выставив ее искалеченной жертвой.
12
См. М.А. Леаски «Романы Вирджинии Вулф»: «В черновике романа “Годы”, датированным 5 августа 1934 года, Вирджиния написала сцену, в которой одна из молодых девушек Парджитер видит отца в переполненной комнате и думает: “… любовь отца и дочери. Спонтанная. Но все равно довольно подозрительная. Смешанного происхождения. Люблю ли я отца в сексуальном плане?”». В финальном варианте романа нет столь явных намеков на инцест между отцом и дочерью.
Однако в детстве ее восприимчивость усугублялась глубокими противоречиями. Например, чтобы быть «наравне» с отцом, ей требовалась выносливость, дабы выдерживать его интенсивные прогулки, но, чтобы привлечь мимолетное внимание матери, ей нужно было «быть больной или переживать детский кризис», или в чем-то нуждаться. Джулию не особенно привлекали люди, которые не нуждались в ней. Таким образом, Вирджиния должна была играть отдельные роли для каждого родителя, чтобы добиться хоть какого-то внимания: в первой половине дня она была крепкой, во второй – больной, но всегда прилежной и трудолюбивой, независимо от состояния здоровья. Как ребенку сохранить целостность психики в столь расколотом на части мире?
Но имелись и другие противоречия. После смерти матери больше не было ничего, что могло бы отгородить интеллектуальный мир отца от социального мира сводных братьев Дакворт, с которым Вирджинию неосторожно, а иногда и болезненно заставляли иметь дело. Смерть Стеллы лишь усугубила столкновение этих двух миров, между которыми оказался «беззащитный, несформированный, незащищенный, тревожный, восприимчивый, предвосхищающий» разум Вирджинии. Жизнь для нее стала напряженной и опасной, как у мотылька «с фасеточными глазами, с моими все еще нерасплавленными крыльями после вылупления из куколки» [2].
Это противоречие еще больше ослабило ее привязанность к реальности, поскольку она начала понимать, что «сущий мир» и «мир возможный» – совершенно разные вещи. Это осознание тесно связано с ее решимостью стать писательницей. В те ранние годы Вирджиния обнаружила, что с помощью слов может перекинуть мост через пропасть, разделяющую эти миры, находящиеся в постоянном конфликте, и с помощью воображения подчинить их себе. Для нее это означало власть.
В 1939 году в «Зарисовке прошлого» Вирджиния еще раз подчеркнула значение, которое имело для нее писательство, и подкрепила заявление 1908 года – «вскрывать настоящее, скрытое за показухой», – почти дословной формулировкой своей потребности вскрывать «реальное, скрытое за видимостью». «Моменты бытия» она описывает как «удары кувалдой»: «она казались доминирующими, а я – пассивной. Это наводит на мысль, – продолжает она, – что с возрастом у человека появляется все больше возможностей находить разумные объяснения, и эти объяснения притупляют силу ударов кувалдой. Думаю, это правда, потому что, хотя мне по-прежнему свойственно испытывать подобные внезапные потрясения, теперь они всегда желанны… И поэтому я продолжаю считать, что именно способность испытывать потрясения делает меня писательницей. Рискну пояснить, что в моем случае за шоком следует немедленное желание объяснить его. Я чувствую, что получила удар, но это не просто удар врага, скрытого за повседневностью, как я думала в детстве, – это некое откровение, признак чего-то реального, скрытого за видимостью, и я делаю его реальным, облекая в слова. Только облеченное в слова, оно обретает целостность, а целостность означает, что оно утратило способность причинять мне боль; возможно, именно поэтому мне доставляет такое удовольствие соединять разрозненные части воедино. Возможно, это самое сильное из известных мне удовольствий».
С помощью слов Вирджиния умела превращать «ошметки, обрывки и отрывки» 13 жизни в целостность и гармонию. Так она обретала власть над «потрясениями», которые раньше делали ее беспомощной жертвой. Именно с помощью слов она научилась привносить связность в существование, которое иначе было противоречивым и раздробленным. И в начале XX века она только начинала понимать, что любое горе можно вынести, если иметь возможность о нем написать.
13
См. ВВ «Между актов» (в пер. Е. Суриц).
В 1939 году Вирджиния перечитала ранние дневники и вновь вспомнила о своем горе: «Я с ужасом вспоминаю 1897–1904 годы, семь несчастливых лет» [2]. Но почему не включен 1906-й – год смерти Тоби? Разумеется, его потеря была такой же бессмысленной и жестокой, как и все предыдущие смерти в череде этих воспоминаний. Однако достаточно взглянуть на ее дневники, дабы понять, что Вирджиния-писательница появилась в конце 1904 года, чуть позже обретя признание себя как личности. С 1905 года она перестала быть беззащитным и безликим ребенком в капризном и непокорном мире. Три статьи, опубликованные в конце 1904 года, символизировали свободу и автономию, которых она прежде не знала. Смерть Тоби не опустошила Вирджинию в 1906 году. Она была убита горем, но больше не была бессильна. Когда придет время, она воскресит воспоминания о Тоби и подарит ему более прочную реальность в «Комнате Джейкоба» и «Волнах». Именно эту новую живительную силу, открывшуюся ей в писательстве, она имела в виду, когда говорила: «Я делаю его реальным, облекая в слова».