Дневники 1920-1922
Шрифт:
— Но как ты среди этих кровопийцев?
— Кто кровопиец, Кронберг? — это чистая душа. Отец, оставим разговор о политике, я твои убеждения знаю, ты знаешь или не знаешь — все равно ты их не примешь…
Помолчали.
Отец:
— А у вас чисто, верно, хорошая прислуга.
Сын:
— У нас прислуг нет.
— Кто же эта женщина, мне дверь открывала?
— Это жена Кронберга.
— А…
— Что же ты в такой легенькой накидочке?
— Нельзя, неловко, пальто мое, ты знаешь, с бобровым воротником, променять хочу.
— Ну, где же мы еще встретимся…
Похоже на встречу Веры Алекс. Хрущевой в Оптине с дочерью, которая убежала и постриглась в монастыре. С отчаянья мать, светская дама, постриглась тоже… Она отказалась от личной жизни, как бы убила себя, тут же приходится еще убивать других и физически убивать.
Продолжение этих дум в доме Станкевича у Афанасьевых в понедельник 17 Октября.
Грязь Дорогобужская, среди пошлых домиков — церковь и там молятся.
…возможно и такое положение, что сын будет участником расстрела отца и среди кровопийцев будет верить в «чистейшую» душу. Инквизиция была и в христианстве.
…грязь какая в городе, какая грязь! кажется, и деревья, и домики, серые лачуги, все в грязи, на людей смотреть тошно, и там где-то, за мутной рекой, стоит церковь и в ней, — так это страшно думать, — молятся, занимаются только тем, что молятся эти самые люди! молятся Богу, трудятся все вместе, чтобы оторваться от грязи.
А мы разговаривали вечером с доктором о всеобщей теперь болезни Furor cucharicum (бешенство кухарок), что все, решительно все женщины теперь ворчат. Мы вывели это как социальную болезнь, следствие устремления духа только на материальное. Это раздробление, размельчание материи в чертовой ступе.
25 Октября. Каждый день мелкий дождь. Тепло. Озими поправляются. По серым голым сучьям в лесу свистит зимний ветер. Все серо, только горсточками рассыпано последнее золото берез. Ворон каркает, сорока беспокоится, синица жалобно пищит.
Умна то дан человеку, чтобы он умел, ум — способность учиться, изобретать, торговать и обходиться с людьми.
26 Октября. Говорится «излюбленная идея», как будто идею можно любить.
28 Октября. — 6 Р. Ветер. Снег идет.
Ключевский говорит, что вместе с расширением территории в России все более и более стеснялась свобода наиболее трудящейся части населения. Следствием этого являлись народные волнения, и если бы их не было, то не оставалось бы никаких надежд на будущность русского государства.
Значит, состояние смуты у нас органически необходимо, а настоящее время есть высшее напряжение смуты. Периодический голод и смута — вот что неизбежно вытекало из русской истории.
Газетные известия: Карл прилетел из Швейцарии и сел на свой престол в Венгрии. По свидетельству самого Троцкого, в Европе наступает период реакции, и надежда на мировую революцию откладывается на неопределенное время.
Мое главное обвинение вождям российской революции: будучи частью разрушительной, они выдают себя за целое творческое начало жизни (самозванство).
Чувствую, однако, что философия моя как-то краешком и очень неудачно прицепляется к моему личному раздражению: словами не опровергнешь зла, хорошо слово при деле, но раз дела нет, то всегда будет только стон и вопль.
29 Октября. По поводу болезни Елены Сергеевны Лютовой. Она работница не за страх, а за совесть. Всякий, кто работает за совесть, создает себе свободу, во всяком обществе (кроме нашего) таким работником дорожат. Может быть, этими-то работниками и создается та «прибавочная ценность», о которой говорится у Маркса. Все настоящие творцы культуры работают за совесть, потому они особенно почитаются. Стало быть, условие производительности труда — совесть. Во всяком труде, кроме барского, есть моральные его условия, и лозунг нашей республики «Кто не работает, тот не ест» является наиболее бессовестным, потому что в основу труда ставят не совесть, а страх остаться голодным.
В Дорогобужский Отнароб.
Вследствие того что работа моя по этнографической командировке в настоящее время требует много времени, равно как потому, что я взял на себя труд редактирования научно-литер. трудов Батищевской Опыт. станц., куда я должен теперь отлучиться, я складываю с себя обязанности преподавания словесности, взятые мною на себя в прошлом году по случаю недостатка такового в Алексинской школе Н-й ступени. В настоящее время школа может быть удовлетворена преподаван. слов. тов. Лютовой, которой я рекомендую выдавать назначенный мне бронированный паек, как не имеющей своего хозяйства.
Эстетический индивидуализм видит пошлость всей середины человеческой жизни и только ценит ту часть человечества, которая соприкасается с природой. Эти два конца: Я и Природа — для эстета несоединимы, потому так часто в повестях выводится пошлость героя на лоне природы («Казаки» Толстого). Наши попы возятся всегда с серединой, в этом среднем из обывателей они находят точку применения своей религиозной идиллии. Замечательно, что попы почти всегда лишены всяких признаков эстетических чувств, красота для них существует не в личном творчестве, а как данное, объектив: им личное творчество и непонятно, и враждебно, как попытка быть по-своему.
Есть чувство сострадания, которое, кажется, одно может примирить эстета с жизнью, в конце концов, страдают все, и каждый человек может быть предметом сострадания. Это сострадание и является выходом из порочного круга эстетизма (так выходят Шопенгауэр, Ничше, Мережковский и др.): оно приводит к религии, жалко цветов, убиваемых морозом, детей голодных, крестьян, рабочих, невинных существ, погибающих в сетях политиков, жалко! и отсюда религия. Жалость к людям позволяет сочувствовать и их радостям, которые ведь и бывают только на одну минуту.