ДНЕВНИКИ 1973-1983
Шрифт:
Все то же морозное солнце… Вчера шел в церковь на закате. Ярко освещенные стены домов, верхушки деревьев. И мимолетно – ощущение, со
страшной силой, что тут, рядом, внутри нашей – идет или, вернее, присутствует другая жизнь , вся суть которой в ее отнесенности к чему-то "другому", в – одновременно – свидетельстве и ожидании… То же чувство в субботу, в Бостоне, где шел густой снег, точно рассказ, которого никто не слушает. Удивительно – в природе, в мире все движется . Но в этом движении (падающего снега, солнцем освещенной ветки, луга) каждый момент его являет блаженную неподвижность, полноту, есть "икона" вечности как жизни, и "жизни с избытком".
Другая "странная" мысль: весь мир живет одновременно , у него всего-только вот эта минута . Все же остальное – отвлеченные цифры на календаре.
Среда, 20 февраля 1980
Думал о глупости
Четверг, 21 февраля 1980
Продолжаю вчерашнее. В США более чем где бы то ни было внешняя политика подчинена внутренней . Все говорится, все делается с оборотом на то теперь фактически перманентное "предвыборное" состояние, в котором всегда находится страна. Картер наложил свое эмбарго на зерно для Советов в момент пресловутых caucus'oe1 в Айове, штате на 99% земледельческом. Этого было достаточно, чтобы почти все республиканские кандидаты немедленно высказались против этой меры. Также с регистрацией молодежи и т.д. Поражает бесстыдство этого процесса и его, в сущности, безоговорочное принятие всеми.
Грубость. Америка меняет свою политику и просто навязывает ее всем. Так она навязала миру Ялту, то есть попросту капитуляцию Сталину (Рузвельт). Потом навязала холодную войну (Трумэн), потом, начиная с Эйзенхауэра, – знаменитый детант. Смешение морали с "делами". И абсолютное презрение к миру, ибо "что хорошо для Америки, то хорошо для всех".
1 Caucus (англ.) – совещание лидеров или членов политической партии для назначения кандидатов, выдвижения делегатов, разработки плана действий и т.п.
510
Картер – почти совершенное воплощение этого "американизма". Радикальная некомпетентность (его "огорчил" Брежнев своим вторжением в Афганистан). Безостановочные зигзаги. "Рекламный", "предвыборный" характер всех мероприятий. Морализм без морали и без принципов.
Все это – mutatis mutandis – применимо и к американской интеллигенции, и к прессе. Все пронизано "политикой" – то есть мотивом успеха, признания, соревнования . И вот судьба мира находится в руках, в сущности, малоосведомленных, некомпетентных, психологически "провинциальных" людей, соединенных одним: религией успеха , быстрого, моментального и связанного, в довершение всего, с материальным его выражением. В этой обстановке речь Солженицына, например, просто не звучит.
Первая Преждеосвященная вчера, а до нее, так же как и накануне, бесконечные исповеди. И, как всегда, чувство неясности: в чем смысл исповеди, такой, какой существует и практикуется она сейчас? Понятна мне исповедь католическая ("нарушение закона"), но не понятна православная – ни, так сказать, "догматически" (таинство покаяния), ни духовно. В ней очевиднее всего метаморфоза христианства, Церкви. Церковь родилась как реальность , противостоящая и внешне, видимо, и еще больше – внутренне, невидимо, – миру сему . Метаморфоза же ее заключается в том, что она стала постепенно, а теперь уже и окончательно – религиозным "обслуживанием" мира. Изначально таинство покаяния было целиком сосредоточено на одном: на измене Церкви, то есть воплощаемой и являемой ею реальности . Грех осознавался прежде всего как измена "новой жизни", выпадение из нее. Он был разрывом, отпадением, предательством , так же как святость понималась не как "нравственное совершенство", а как "онтологически" верность Христу и Его Царству. Нравственное учение Евангелия – эсхатологично, а не "этично". Сущность греха – не просто нарушение "закона", а отпадение от Бога и от жизни, от подлинного "вожделения". И, во-вторых, сущность его для христиан как измены Христу, отпадения от Него и от Церкви как Им данной жизни. Таким образом, таинство покаяния – это возврат , это возвращение, путем раскаяния, в "новую жизнь", уже данную, уже явленную… Современная исповедь обращена, однако, не на то, не в этом суть ее, а в некоем "моральном"
1 Ин.3:6.
511
Пятница, 22 февраля 1980
Очередной номер "Русской мысли". И опять тот же вопрос: что меня так раздражает в эмигрантской прессе? Часть ответа – язык . Мне кажется, что русский язык – самый трудный в мире. Не грамматически (хотя он и грамматически трудный), а по какой-то легкости, доступности в нем фальши, подделки, инфляции. Он – как разбитое, ненастроенное пианино. На нем легко "бренчать". И потому подлинный писатель должен все время его выверять, настраивать , очищать от легкости и "приблизительности". Быть может, это так потому, что создан он был элитой, но очень скоро попал в руки "неэлиты", того, что Солженицын называет "образованщиной". А тут этот, по Тургеневу, "великий, могучий и свободный" язык моментально "расстраивается", становится той же жижей, подделкой с нажатой педалью, что звучит, например, в стихах Надсона да даже – что греха таить – иногда у Блока. Эта опасность существует, конечно, во всех языках, но в большинстве из них она опознается , ибо им присуща иерархичность, организованность. С русским же языком плохо то, что подавляющее большинство русских распознать этой подделки, пошлости, инфляции не способны, ибо сами говорят на такой вот "жиже". Точность, собранность, дисциплина, "выверение" – не русские качества, и это отражается и в языке. Поэтому всякая русская газета (по природе своей "спешная") – мучение для читателя. Всякий "естество свое на вопль понуждает", и не только на вопль, но и на декламацию, риторику. Поэтому, при полной искренности (ох уж эта русская искренность!), все звучит фальшиво… Вот из о.Дудко (героя, исповедника, все что угодно, но, Боже мой, до чего плохого "писаки"!): "Господи, помоги всем коснувшимся или прислушивающимся к невыносимому стону русских мучеников – быть стойкими, как они…" Не говоря уже о том, что ни на одном языке нельзя себе представить такой грамматической "приблизительности" (если "коснувшимся" – то стона , а не "к стону", и т.д.), все в этой фразе "шокирует": "невыносимый стон мучеников", "касание его", это "журнальное" обращение к Господу и т.д. Но главное – это безостановочно нажатая педаль, сплошная "лирика". "Тысячелетие крещения на Руси (?) должно же значить (?), что не напрасно (?) святой апостол Андрей Первозванный водрузил на киевских горах крест – символ будущего воскресения (?)". "Еще немного осталось, совсем немного (?), когда во всеуслышанье и по слову праведника – преп. Серафима Саровского – запоют на Руси Пасху – Христос воскресе!"
Все это было бы недостойной придиркой к человеку, к людям, у которых – и я пишу это вполне искренне – недостоин развязать ремней обуви, если бы не глубокое убеждение, что слова, слово – не только бесконечно важны, но и являют глубокую, прикровенную сущность . Вот такими, приблизительно, "громогласными" словами всегда говорили и говорят, например, карловчане, и именно в них, в этих словах, раскрывается, как это ни странно, их ложь . "Мы – с Церковью мучеников" и т.д. В них уже – осуждение всех других, которые "не с мучениками". В них гордыня избранничества, особого пути, максимализма и т.д.
Как только молчавшая столько десятилетий Россия начинает говорить, она захлебывается в декламации. И это – и о.Дудко с о.Глебом [Якуниным], и диссиденты (в том же номере длинная статья какого-то новоприбывшего о журнале "Гнозис": "…рассказ… "Приход" открывает неизведанные области
психологической несовместимости душевных пространств, заставляя задуматься над нашей тайной, раскрывая (приоткрывая) нам самих себя в период, когда мы находимся как бы во "взвешенном" состоянии…"), и "талантливая литературная молодежь в поисках своего творческого поля" (из той же статьи).
Но декламация – и в том-то и все дело – всегда плохой признак, дурной симптом. Она всегда прикрывает, "заговаривает" отсутствие чего-то: подлинной глубины, подлинного опыта. Вспоминаются слова Лермонтова в "Герое нашего времени": "…не русская это храбрость…" Самая же опасная из всех "декламаций" – религиозная. А потому и проверка языка должна была бы стоять на первом месте. Увы, даже и это звучит "декламацией"…