Дневники Фаулз

Фаулз Джон Роберт

И диалектика диалектика, похожая на неопределенность. Предполагать, будто существует идеальное государство (цель, которую указывает диалектика), — не что иное, как логическое самоубийство. Само собой, реальность диалектична (или ради удобства — применительно к человеку — может мыслиться как таковая), и как таковая не может вдруг ни с того ни с сего перестать быть диалектичной. Налицо еще одно утопическое построение.

Этическая теория (ленинизм): в ней коммунисты заталкивают себя в смирительную рубашку, аналогичную той, в какой оказываются верные догмам христиане.

Но самая худшая из возможных смирительных рубашек — язык, к которому сами себя приговаривают коммунисты: невразумительный, засоренный жаргон, облекающий, по сути, простые и бесспорные идеи.

Ключевой материал в январском номере

«Марксизм тудей» — об отчуждении. «Общая собственность на производстве восстанавливает истинные человеческие взаимоотношения таким образом, что находят развитие все навыки и способности личности». Однако суть работы не меняется. Суть не меняется, каким бы ни было общество. «По существу, человек является «сгустком социальных отношений», конкретным общественным человеком, не пребывающим в изоляции, а живущим в сотрудничестве». Но, как бы к этому ни относиться — как к реальному положению дел (во многих отношениях человек должен оставаться островом, цельным в самом себе) или к тому, какое предпочитают видеть марксисты (человек обречен быть «конкретным общественным человеком»), — это невозможно расценивать иначе, как оголтелый антииндивидуализм.

26 января

Обед с супругами Кинберг. На нем был и Уайлер — отягощенный опытом, снедаемый беспокойством и на редкость неумелый, когда объясняет свою позицию. До сих пор пребывая в недоумении, завершать ли фильм печальным или благополучным финалом, он разразился длинным и не слишком относящимся к делу монологом, суть которого сводилась к следующему: «Мое кредо — работать в рамках того, за что готова платить публика». Но он, слава Богу, разродился «Бен-Гуром». Впрочем, мне импонируют его нерешительность и откровенность, а также то обстоятельство, что все вокруг отзываются о нем с теплотой. Кажется, о нем в свое время заметил Голдвин: «Ему нужен папочка».

И еще об Уайлере. Однажды он сделал сорок дублей одного несложного плана: мальчик идет по снегу.

— Господи, — взмолился наблюдавший за съемками продюсер, — они же все одинаковые.

— Жду, пока он споткнется, — отозвался Уайлер.

Обедал с Уильямом Уайлером в «Кларидже». Не могу сказать, что получил удовольствие: возможно, потому, что сам Уайлер слишком уж сложен и нетипичен, чтобы сбросить его со счетов как очередного из голливудских столпов, одержимых манией величия. В ресторане мы были одни, и нас обслуживали не меньше десятка официантов и метрдотелей, выстроившихся полукругом и безмолвно взиравших на нас с расстояния пятнадцать футов. Поскольку на правое ухо он глух и, обращаясь к нему, приходится чуть ли не кричать, атмосфера нашего обеда была столь же доверительна, как coucher du roi [787] в Версале. В отеле типа «Клариджа» столь демонстративный сервилизм, разумеется, граничит с абсурдом, и его постояльцев впору заподозрить в чем-то похуже, нежели простое желание вышвырнуть деньги на ветер. Трудно сказать, чем в большей степени определяется образ жизни: роскошной обстановкой и пиететом со стороны окружающих или тем, во что первое и второе обходится. Натура Уайлера исполнена этих крайностей: то, подобно самому заурядному мелкому буржуа, он колеблется, выбирая к столу вино, как бы на ощупь прокладывая себе путь, не решается высказаться о том о сем, то внезапно демонстрирует высокомерие, «масштаб» в традиционно голливудском понимании. Ему присущ мягкий, закамуфлированный, но безошибочный вид высокомерия.

787

Церемония в опочивальне короля (фр.).

Судя по всему, от сценарной разработки он не в восторге и хочет, чтобы я заглянул в нее; я же подозреваю, что Джаду Кинбергу и Джону Кону это вряд ли придется по вкусу.

«Во имя чего умирает девушка? — повторяет он чуть ли не со стоном. — Публика наверняка задастся вопросом: “Да что случилось? С чего это она погибает?”»

У него изборожденное морщинами лицо и мягкий взгляд карих глаз, грустных, сомневающихся, словно взыскующих одобрения.

Днем раньше он обедал с принцессой Маргарет. Похоже, она сказала, что ей понравились «Римские каникулы» (основанные на ее романе с Таунсендом) и особенно — счастливый конец.

Уайлер: Счастливый конец, мадам?

М.: Ну она же в конце обрела своего избранника.

Уайлер: Но, простите, они же больше никогда не увиделись, мадам.

М.: Нет, увиделись. Я прекрасно помню.

Я больше не решился спорить, — поведал Уайлер со своей снисходительной улыбкой. — Так она поняла фильм, а ее избранник сидел как раз напротив.

Мой стихийный антироялизм раздражает его, как и большинство американцев. Я предложил ввести в фильм маленькую сценку. Клегг повесит у себя в подземелье дешевенький цветной портрет королевы и Филипа Глюксбурга [788] , а девушка, разумеется, снимет его, как только увидит.

788

До того как принять британское подданство, принц Филип носил династический титул Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбург-Глюксбург.

О нет, запротестовал Уайлер. — Как вы думаете, что скажут люди, на глазах которых это чудовище вешает на стену портрет вашей королевы, а девушка его снимает?

Бедняга Том Пейн, не перевернуться бы ему в гробу в наши дни.

4 февраля

Занятная маленькая брошюрка о Гарди, написанная его бывшей горничной («Частная жизнь Томаса Гарди», Тьюкан пресс, Биминстер, 1963). Для того чтобы в наше время уверовать в неизбывную грусть Макса Гейта, ее надо увидеть вот такими простодушными глазами. Per ardua ad atra [789] .

789

Через упорный труд — в глубины! (лат.)

Стоит мне сесть на автобус или на поезд, меня неизменно начинают обуревать экстремальные фантазии: я чувствую, как меня запирают, обрекая на вечное нахождение с другими. Вот почему Я так нелюдим. Срабатывает механизм, против которого я бессилен. Равно как и во всех моих эротических фантазиях, сводящихся к одной: подвалу, необитаемому острову, застрявшему в снегах автомобилю.

5 февраля

Странная зима: который уж день почти безоблачно, погода больше напоминает конец марта. В одиночестве я прошел «нашим» маршрутом из Вендовера через Хамденлиф-Вуд в Миссенден. Ветер холодный, но, заслонившись от него, можно сидеть и читать. Последнего я не делал, поскольку читать мне было нечего, кроме последнего выпуска «Энкаунтера», столь же перегруженного банальностями и глупого, как всегда. Интеллектуально-литературная сцена в этой стране смертельно больна: ее разыгрывают с маленькой кружечкой пива, ныне еще и прокисшего.

Но вдали от города очень чисто и ясно. Жаль, что после невероятных холодов этой зимы не видно птиц [790] . Вороны и дрозды пережили ее благополучно. Два или три косяка зябликов, в одном не меньше сотни. Услышал зеленушек, видел пару больших синиц. Одну черную синицу. Очень много синих и, на удивление, луговых — увидел семь или восемь. Не длиннохвостых тем понадобятся еще годы, чтобы восстановить поголовье. Множество завирушек. Слышал одного поползня. Но совсем нет дятлов. Нет щеглов. Нет жаворонков. Нет коньков. Нет ястребов. Нет голубей.

790

Зима 1963 г. выдалась одной из самых холодных на памяти нынешнего поколения Великобритании.

На кусте боярышника, поклевывая почки, сидел, горделиво выделяясь в безоблачно-голубом небе, снегирь. Сочный мягкий кармин на насыщенном голубом фоне. В такие моменты перехватывает дыхание.

Видел, как человек выжигает землю: в рыжую солому натянутой тетивой вгрызается язык огня, а позади тянутся туманные сине-зеленые холмы, ввысь ползет серо-белый дым, и слышится прожорливое потрескивание. Этот зловещий звук долго преследовал меня, когда я удалился в глубь леса.

А в самой глухой чащобе натыкаюсь на зайца.