Дневники и письма
Шрифт:
Мы рассылаем этот документ ответственным работникам в предположении, даже в уверенности, что среди слепцов, карьеристов, трусов имеются и честные революционеры, у которых глаза не могут не раскрыться на действительное положение вещей.
Мы призываем этих честных революционеров связаться с нами. Кто захочет, тот найдет пути.
10 мая 1933 г.
Л. Седов. Переезд в Алма-Ату
Дорогой друг, ты просил подробно описать путешествие наше до Алма-Аты - изволь. Делаю это в форме протокольных записей - дневника. Кое-что по понятным причинам упускаю.
После крайне утомительных последних дней, особенно для нашего мнимого "отъезда", долго спалось. Я еще одевался, это было в начале первого часа, когда услышал звонок, затем топот ног и незнакомые голоса в коридоре. "ГПУ" - мелькнуло. Так и есть, в коридоре стояла их целая группа, одетых в военную форму. Во главе с распоряжавшимся вчера на вокзале. На руках он имел ордер (как я узнал позже) приблизительно следующего содержания: "Предлагается коменданту т. К ... препроводить под конвоем гражданина Троцкого в г. Алма-Ату-немедленно". Подпись: Ягода. Обращаясь к Л. Д., комендант докладывает: "Отъезд ваш назначен сегодня
– "То есть как?.. А вещи? Мы не уложились ... За два часа до отхода поезда предупреждаете - безобразие".
– "Мы поможем, поможем уложиться", -беспомощно повторяют они. Л. Д. отказался добровольно ехать, зашел в крайнюю комнату (спальню), куда мы все за ним проследовали. Кроме нас, т. е. Наталии Ивановны, брата и меня (Аня[89] была на работе), были И. и Ф. В.[90], случайно у нас находившиеся. Комнату заперли ... За дверью голос: "Тов. Троцкий, разрешите сказать вам несколько слов ..." - "Вызовите Менжинского к телефону".
– "Слушаюсь". Перерыв. "Тов. Троцкий (за дверью)! Менжинского нет" "Тогда Ягоду". Уходит. Ждем. "У телефона", - слышим, но по голосу как-то неуверенно. Л. Д. отпирает и выходит в коридор, где у нас телефон. Там происходит следующий диалог: "Алло!" - "Слушаю".
– "Кто говорит? Товарищ Ягода?" -"Нет, Дерибас91". Не отвечая дальше, вешает трубку. Обращаясь к гепеурам: "Иван Никитич Смирнов Дерибаса на фронте не дострелял за трусость, говорить с ним не желаю. Я просил Менжинского или Ягоду". Опять запирается дверь. "Их нет".
– "Они спрятались под кровать и боятся подходить к телефону". Несколько секунд молчания ... "Товарищ Троцкий, выслушайте меня, что вы от меня прячетесь?" Л. Д. нем, его взорвало. Он подошел вплотную к двери: "Не нагличайте. Вы ворвались в мою квартиру и смеете говорить, что я от вас прячусь..." Молчат. Выхожу в коридор; прошу разрешения позвонить жене либо за ней послать.
(Никаких самостоятельных переговоров никто из нас не ведет, кроме Л. Д.
– так он требует. О моем требовании видеть жену перед отъездом и взять у нее необходимые мне очки он уже говорил - они обещали). Мне отвечают: "Хорошо, вот сейчас", но ничего не предпринимают. Беру телефон. "Нельзя!" Выхожу на кухню, и туда пришли, с черного хода; стоит громадный детина Возвращаюсь в нашу "крепость". Слышу звонок. К Сергею (брату) пришел товарищ, беспартийный студент - попал в засаду. Не выпускают. На лице изумление и немного испуг. (Его продержали недели две во "внутренней".) Быстро возвращаюсь, за мной запирают ... За дверью тот же голос: "Я вынужден буду взять вас силой" (это, конечно, заранее согласовано). Молчим. Ковыряют чем-то в замке - не удается. Предлагаю забаррикадироваться мебелью. Л. Д. решительно отказывается. За дверью слышно распоряжение; "Ломайте двери!" По-видимому, ищут чем, наконец находят и пробивают стекло в дверях. В отверстие видно, что орудуют нашей стамеской. Затем просовывается рука и не без опасения быстро отпирает. Входят, вернее, вваливаются. Они взволнованы, мы тоже. "Товарищ Троцкий, я должен выполнить приказ хотя бы силой ... Стреляйте в меня, стреляйте!" - вдруг истерически кричит он. В ответ им: "Что вы вздор городите, никто в вас стрелять не собирается". Осели сразу. С наглым видом входят несколько штатских гепеуров. Среди них знакомые лица: вчерашний (омерзительный толстяк, хам) и Барычкин. Бывший мытищинский рабочий, когда-то неплохой революционер (по отзыву Л. Д.), теперь вконец разложившийся пьяница и растратчик. "Штатские, шапки снимите, вы не на улице". Растерялись. "Мы-коммунисты", - слабо отвечают. И наглость как-то сразу спала, стушевываются в коридор. Старший распоряжается: "Принесите пальто и шапку". К Л. Д.: "Мы солдаты - приказ, сами знаете, были военным". "Я никогда не был солдатом, я был солдатом Октябрьской революции, а это совсем не одно и то же". Кратко им рассказывает, как англичане снимали в Канаде с теми же словами: "приказ", "мы подчиненные" и пр.92 Выбегаю в коридор, у себя в комнате беру документы, папиросы. У телефона Ф. В. звонит к себе на квартиру и успевает сообщить, что увозят. Я беру второй телефон, называю два номера, как на зло, оба заняты. Тот же громадный детина, приставленный теперь к телефону, нам не мешает; то ли от растерянности, то ли неизвестно отчего. Звонок. Беру трубку. Белобородов. Успеваю сказать: "Казанский, берут сейчас". Старший выхватывает трубку. "Это не честно!" - восклицает патетически. Болван, хочется ответить - молчу. Л. Д. под руки тащут по коридору; это момент, когда я теряю свое относительное спокойствие. Н. И. [Седова] одевается и идет за ним. Его протискивают, ее пропускают в дверь, затем захлопывают и нас не пускают. "Я еду также, пустите", - говорю одеваясь. Не помогает: "Нельзя, не велено". Врат что-то кричит им, вернее, ругается. Медлить некогда. Дружно наваливаемся на гепеура-оттаскиваем его от двери. Я открываю и выскакиваю. Сергей притискивает гепеура в угол. За мной в это время проскакивают Ф. В. и И. За ними Сергей. Дверь взята. На ступеньках лестницы сидит Л. Д. Живо мне вспомнилась Канада ... "Долой английский ... то бишь сталинский произвол". Сбегаю по лестнице, начинаю с Н. И. звонить по квартирам. В стеклянных дверях показываются испуганные лица, что-то им кричу. Л. Д. сносят с лестницы. Позже он рассказывает забавную подробность; т. к. несущих было всего трое, им было тяжело, все время невероятно пыхтели и часто останавливались отдыхать.
Во дворе у подъезда - машина, в нее буквально втискивают. Сергей садится уже на ходу, без шапки. На дворе несколько недоуменных лиц. В машине нас 9-10 человек, битком, друг на друге. В окно видим машины спереди и сзади-"провожают". По дороге предлагаю брату выскочить, оповестить товарищей и Аню. Не соображаю, что в суматохе И. ушла. На Лубянской площади делаем попытку; горячимся, за нами смотрят в оба. Сергей успевает просунуть лишь ноги - дверцами его прищемляют. Обоих нас держат. Подъезжаем к Каланчевской площади - месту расположения вокзалов. Заворачиваем, но не на Казанский, а все на тот же знаменитый - Ярославский. Въезжаем во двор, кто-то вскакивает на подножку и указывает путь. Высаживаемся почти у платформы. Из задней машины выскакивает Беленький[93] и К°. (И этот трусливый глупец здесь). "Как с вещами?" - спрашивает Л. Д. "Все, все доставлено", - отвечает Беленький.
– "Вы лжете, как лгали тогда у покойного Иоффе[94], что не было мне письма, а сами украли его"95. Л. Д. ведут под руки, затем начинают нести. Пусто.
У платформы стоит отдельный вагон (Сев. дор. 5439) с паровозом. Повторяется история у дверей - нас никого не пускают. Затем предлагают ехать всем до места назначения. Жалкая неразбериха - как растеряны.
В вагоне занимаем отведенное нам купе; там же у окна садится гепеур. У открытых дверей становится другой. Л. Д. шутит, вспоминает увоз, вообще ищем веселую сторону этой "поездки". О Дерибасе Л. Д. замечает: мелкий, жалкий карьерист. О Беленьком: тот Гриша[96 (брат его) за границей был эмигрантом-революционером, этот, кажется, просто скрывался от воинской повинности. Затем он нарочито громко начинает говорить о том, как у нас высылку не умеют организовать как следует быть, как и хозяйство наладить. Одно к одному. С ненавистью говорит о неряшливости - это не случайная черта ... И в хозяйстве, и в теории, и в высылке. Эта черта мелкобуржуазная. (Кстати сказать, как говорили, организация ссылки была под руководством Бухарина[97].) Туг же Л. Д. заходит "объясняться" с конвоем. Говорит, что лично против них - лишь исполнителей - ничего не имеет, что демонстрация (т. е. отказ добровольно идти) имела чисто политический характер. Повторяет им о неумении ГПУ организовать высылку. Шум подняли, вся Москва об этом знает, т. е. достигли как paз того, чего хотели избежать. Кряхтят . . .Комендант бормочет что-то вроде: "Да, неважно было" ... Л. Д. смеется: "Мне приходилось участвовать и организовывать операции посложнее этой; как бы я здесь поступил, будучи на вашем месте? . .". И он набрасывает им план организации высылки . . . Далее рассказывает им, в назидание, так сказать, историю с Биде Фопа, полицейским чиновником, руководившим высылкой Л. Д. из Франции в 1910 году. Этот Биде Фопа попал затем в Россию, остался после Октябрьской революции и в 1918 году как будто бы был арестован ВЧК. Льву Давыдовичу привезли его. Привез тот самый Дерибас, который теперь руководит его ссылкой в Алма-Ату. Л. Д. сразу узнал Биде - он был небрит, без воротничка, обрюзг. "Ну да" месье, это я".
– "Как же это так случилось?
– спросил его Л. Д.
– Когда-то вы высылали, а теперь сидите у нас в тюрьме". "Таков ход событий", - ответил тот философски. (Позже его обменяли на кого-то). "Как видите, - сказал Л. Д. слушавшим гепеурам,- история повторяется; она еще многое покажет, история".
Итак, мы едем. Где-то дальше нас должны прицепить к поезду "Москва-Ташкент". Едем без необходимых самых вещей, без перчаток, галош -а ведь зима. "Поезд" наш переходит с Северной дороги на Казанскую и доходит до станции Фаустово, верстах в 50-ти от Москвы. Останавливаемся саженях в 80-100 от платформы; будем дожидаться ташкентского поезда. Выхожу из. вагона; не препятствуют. Направляюсь на станцию для "разведки", может быть, телеграфировать. В двух шагах сзади шествует провожающий". Захожу в темный буфет, заказываю чаю, осматриваюсь. Спутник мой юркнул в дверь с надписью "Телеграф". Решаю зайти тоже - посмотреть, что он там придумал. Там у нас (в присутствии "провожатого") происходит следующий диалог: "Где здесь подать телеграмму?" - "Это не телеграф".
– "А что же это?" - "Здесь был телеграф".
– "А почему же надпись на дверях?" - про должаю допрашивать.
– "Ее не успели снять".
– "А где же здесь телеграф?" - спрашиваю иронически.
– "Здесь вообще нет телеграфа" - "Да ну?" - и, показывая на телеграфные аппараты, стоящие в комнате: - "А это что такое?" - "Это .. это ..." Запнулись, не знают, что сказать. Улыбаюсь (единственное, что мне остается), выхожу. По-прежнему провожают до вагона.
Скоро подходит поезд, с ним несколько наших чемоданов. Нас прицепляют. Прощаемся с нашими двумя провожающими: Сергеем и Ф. В-ой. Им ждать здесь несколько часов поезда на Москву; да и ехать порядочно. Хорошо еще, что брату достали у проводника вагона шапку. Трогаемся. На Алма-Ату.
Начинаем устраиваться, нам отводят два купе, в одном вещи, "столовая" и я. В другом Л. Д. и Н. И.
Из всего этого ты можешь заключить цену заметке в "Правде" (Кривде) о "братстве" и прочем. Как известно, вагона мы не выбирали, занимали его спутники-гепеуры, ехали же мы без вещей. Бумага все стерпит.
Через несколько часов на какой-то станции хочу пройтись; не выпускают. Сообщаю нашим, на этот раз решаем смолчать. Л. Д. находит, что лучше не обострять, это все равно ничего не даст. Наоборот, надо медленно завоевать себе хоть некоторую свободу, в частности, вытеснить гепеура из купе и дать этим возможность Н. И. заснуть. Это к вечеру удается - он переселяется в коридор к открытым дверям купе. Хочу пойти в вагон-ресторан поужинать, не пускают опять. Л. Д. просит коменданта (или, как он называет, старшего) к себе. "Мне не сообщили, что семья моя тоже на положении арестованных. В чем здесь дело?" - "Не арестованы, но не имеют права", - отвечает тот. "Дайте ему с собой конвойного", - предлагает Н. И. "Это мне кажется неудобным. Под конвоем (притворно возмущенным голосом) - нет".
– "Мне это вполне удобно", - пробую вставить. "Дайте ему тогда штатского, у вас ведь есть штатские . . ." "Это неудобно", - повторяет комендант и уходит. Я голоден и поэтому зол. Вдруг он возвращается: "Пожалуйста, идите". "Что такое?" - спрашивает Л. Д.
– "Я очень извиняюсь, я допустил ошибку". Непонятно. И, действуя, очевидно, по нашим указаниям, посылает со мной штатского провожатого. Выпускают не на платформу, а на внутреннюю сторону, т. е. на пути. Непонятная предосторожность.
Ночью, после того как "старички" мои легли уже спать, ко мне стучат. "Лев Давыдович уже спит?" - "Вероятно".
– "Не будете ли вы так добры (вежливость-то какая) сказать, что по уставу дверь должна быть открытой".
– "Скажите сами". Будят и сообщают. Л. Д. отвечает, что дверь не заперта. "Все равно, должна быть хоть щель". Боятся, что убежит, что ли.
На дверь, там, где она скользит на роликах, поперек набивают дощечку -чтоб не прикрывалась. Дверь трясется, скрипит, мешает спать ... Приходится терпеть. Я спокойно запираюсь (ведь я "не арестован"), ложусь. Так проходит этот, во всяком случае необыкновенный, день.