Дневники и записные книжки (1909)
Шрифт:
Записать:
1) Насколько мой мизинец может сознавать себя — он может, когда я хочу сознавать его — настолько и я могу, когда Бог сознает себя во мне, сознавать себя. Но насколько мизинец не может понять всего тела, настолько я не могу понять Бога, к[оторый] сознает себя во мне.
Записать:
Молитва тем особенно хороша, нужна, — но настоящая молитва, — что она поднимает челов[ека] на ту высшую духовную точку, на к[отор]ую он способен подняться — дает силу борьбы с плотью.
Боже мой, как я один, один, хотелось сказать, но вспомнил, что Ты со мною, и стыдно стало. Только тогда и хорошо, когда один с Тобою.
Решил отдать землю. Вчера говор[ил] с Ив[аном]
Писал вчера утром. В продолжению] дня ничего путного не сделал. Продиктовал пустые письма и диктовал заявление в Конг[ресс] Мира (плохо очень). Ездил в Телят[инки]. Таня милая приехала. Милая, но все-таки чуждая, не до такой степени, как сыновья, но милая, ищущая близости, не борющаяся с истиной. Читал прекрасный рассказ о казнях. Оч[ень] мало спал и опять умиленно взволнован. Ходил много. Теперь 10 часов. Едва ли что буду работать. Записать:
1) Записано так: считать одну свою жизнь жизнью — безумие, сумашествие. Неверно. Этого не бывает. Сказать лучше: чем большую долю жизни признаешь в своей жизни, тем меньше и жизни; и наоборот. Да этого и нельзя. Нельзя п[отому], ч[то] то, что мы называем своей жизнью, есть божеское начало, одно и то же, живущее во всем. То, что мы называем состраданием, участием, любовью, есть только проявление в нас этого начала.
2) Мы говорим о бесконечности времени и пространства (а потому и величины предметов). В сущности же, это наше неизбежное признание бесконечности времени, пространства (величины) есть только признание призрачности всего временного, пространственного (великого, малого), т. е. что нет, собственно, нет никакой величины времени или пространства, п[отому] ч[то] всякая величина, год, милион лет, вершок, милиард километров-ничто, a/?. Время и пространство только дают форму духовному началу, дают жизнь, не жизнь, а возможность проявления духовн[ого] начала, в чем и состоит то, что мы называем жизнью.
3) Я дожил до того сознания, что я не живу, но живет через меня Бог. Это. звучит безумной гордостью, а между тем это, насколько это искренно чувствуется, есть самое настоящее смирение. Все мои гадости я не считаю собою, своей жизнью, я считаю своей жизнью только то, что в ней хорошо. Как ни мало этого, оно есть. И это малое не мое, а это Бог.
Все усилия, к[отор]ые я могу и к[отор]ые мне свойственно делать, только в том, чтобы открыть в свою душу доступ Богу, дать простор Его деятельности, подавив себя.
4) В то время, как мыслящие люди нашего времени заботятся о том, как бы освободиться от собственности вообще и самой преступной-земельной собственности, у нас заботятся об утверждении чувства собственности. Вроде того, как если бы в половине прошлого века у нас заботились бы о том, чтобы укрепить, утвердить чувство рабовладения и рабства.
Вчера, как и предвидел, ничего не работал. Кое-какие неважные письма. Приехали Гинцбург и Поссе. Поссе образец «интеллигенции». Кажется, хороший, даже наверно. Ездил с Оничкой. После обеда говорил с милой Таней — оч[ень] хорошо. Она указала мне на мой прежний грех — верно. Вечером дети и все веселились, плясали. С[оне] немного лучше, но она оч[ень] жалка. Вот где помочь, а не отворачиваться, думая (Написано: думаю) о себе. Спал немного. Все та же слабость и умиление. Думал много, но разбросанно. От Ч[ерткова] оч[ень] хорошее, радостное письмо. Записать:
1) Думал о том, что основа призрачности жизни в том, что мы называем движением. Основа призрачности — движение. Движение же включает в себя призрачность времени и пространства. Время, как я говорил, способность представлять себе два предмета в одном и том же месте; пространство возможность представлять себе два предмета в одно и то же время. Движение есть способность представлять себе переходы предметов из одного места в другой. Количество же мест, как для бесконечно малых, так и бесконечно великих предметов не может быть мыслимо [иначе] как бесконечным. А потому и количество переходов предметов из одних мест в другие не может быть мыслимо иначе, как бесконечным. Т. е., что движение то, без чего мы не может мыслить, понимать, сознавать жизнь, есть только призрак такой же, как тот, когда тебе, стоящему неподвижно, тогда как всё со всех сторон равномерно бежит вокруг тебя, [кажется,] что всё стоит, а бежишь ты. Точно то же совершается и с основной сущностью человеческого «я». «Я», истинное я человека — вне движения, пространства и времени, но оно не может понимать жизни иначе, как в движении, и ему кажется, что мир стоит (хотя в нем, в мире, и происходит движение), но что движется он, развиваясь, стареясь, приближаясь к смерти и умирая; кажется, что он приходит и уходит, а мир остается. Всё это очевидная призрачность. Очевидная уже п[отому], ч[то] для того, чтобы б[ыло] движение, необходимо, чтобы было что-либо неподвижное, по отношению к которому и совершается движение. И такое неподвижное есть только одно: сознание своего вневременного, внепространственного, недвижущегося «Я».
Что же такое жизнь? Раскрытие, освобождение от затемнения, застилания это[го] неподвижного я, от призрачности движения, пространства и времени.
Жизнь, как каждого отдельного существа, так и всего мира есть это освобождение, благо все увеличивающееся и увеличивающееся этого освобождения. Зачем? Для чего это так? Для чего нужен этот процесс освобождения, т. е. жизнь? Это не дано знать человеку. Одно, ч[то] дано знать ему, это то, что в этом благо, великое благо жизни. И знание этого, подчинение этому закону увеличивает это благо. (Устал и не дописал всего, что думал.)
Сейчас проводил Денисенок. Дал молитвы и плакал, отдавая. Потом ходил навстречу лошадям. Сейчас, 9 ч[асов], вернулся и умиляюсь. Молюсь и радуюсь, радуюсь сознанием Бога-любви в своей душе. Полон ею. Благодарю всё, люблю всё.
Почитал «Круги». Потом начал писать для конгр[есса] мира. Лучше, но слабо. Попался томик франц[узских] моих писем. Оч[ень] хорошо переведено и хорошо по содержанию. Я, очевидно, стал умственно слабее. Надо не писать глупостей.
Вчера приехал шурин Ал. Берс с семьей. Никак не мог удержать не выражения, но в себе отвращения. Дурно. Стал слаб в общении с людьми. Ездил немного верхом. Написал несколько ничтожных писем. Нынче спал хорошо, встал рано, записал кое-что не пустяшное, хотя и старое, но с новой стороны. Гулял, и все бы хорошо, да разболелся живот и болит и сейчас — два часа дня. — Ничего не ел и не пил кофе. Всё хуже и хуже. На душе хорошо. С[офья] А[ндреевиа] уж говорила, ч[то] я ей обещал не ехать в Швецию. Здоровье ее лучше. Немного писал о войне и письмо франц[узское] Стыку. Мешает боль живота. Записать:
Когда я не сознаю себя, я живу животной жизнью; когда сознаю себя и делаю то, что решил в душе — живу человеческой жизнью; когда же сознаю жизнь других существ, любя их, живу божеской жизнью.
Да, это хорошее определение любви: Etre un home n'est rien; etre home est quelque chose; etre l'homme voila ce que m'attre. — Amiel. [Выть одним ну людей, это— ничто; быть человеком, это— нечто; быть вполне человеком вот то, что меня привлекает. — Амиэль.]
Приехали к обеду сын Сергей и Бутурлин, и утром еще Маклакова. После обеда заговорил о поездке в Швецию, поднялась страшная истерическая раздраженность. Хотела отравиться морфином, я вырвал из рук и бросил под лестницу. Я боролся. Но когда лег в постель, спокойно обдумал, решил отказаться от поездки. Пошел и сказал ей. Она жалка, истинно жалею ее. Но как поучительно. Ничего не предпринимал, кроме внутренней работы над собой. И как только взялся за себя, всё разрешилось. Целый день болел живот. Письма ничтожные. Интересный разговор с Бутурлиным. Ив[ан] Ив[анович] всё растет и всё ближе и ближе мне.