Дневники казачьих офицеров
Шрифт:
Я с большим интересом рассматриваю донских строевых казаков на фронте Гражданской войны, знакомясь с качествами их лошадей, с обмундированием, с вооружением и с лицами казаков, так как это есть буквально «моя первая встреча с донцами на фронте».
Лошади под ними отличные, просто как по мирному времени. Они в хороших телах и в хорошем уходе за ними. Казаки хорошо и однообразно одеты в шинели и папахи. Все они пожилые, лет под 30 каждому. У всех серьезные, даже строгие лица. Во главе их сверстник-подхорунжий на сильном чалом коне.
— Кто Вы и откуда идете? — вежливо, но строго спрашивает подхорунжий, начальник разъезда, рассматривая меня с ног моей кобылицы, через черную черкеску, вплоть до белой небольшой папахи на голове.
Спокойно отвечаю, что командирован генералом Шкуро реквизировать лошадей для своей дивизии. Подхорунжий и его казаки слушают меня внимательно, но я заметил, что все они как-то испытывающе рассматривают меня, и я совершенно не нашел в выражениях их глаз того казачьего братства, которое всегда бывает среди нас казаков.
Желая осмотреть местность дальше к югу, я хотел уже тронуться, как подхорунжий остановил меня, спокойно, но твердо заявив, что он меня не отпустит от себя, так как в его штабе дивизии сказали, что это село может быть нейтральным или уже занято красными. И добавляет:
— Может быть и верно, что Вы есть настоящий полковник Кубанского войска, но это Вы докажите в штабе нашей дивизии, почему и прошу Вас следовать туда с нами.
Спокойно, но вижу по глазам, очень серьезно говорит мне этот подхорунжий. Все его казаки так же очень серьезно и испытывающе смотрят на нас с урядником Сальниковым.
Меня заинтересовало побывать в штабе Донской дивизии и ближе соприкоснуться и познакомиться с донскими казаками, нашим «старшим братом».
— А сколько верст до штаба вашей дивизии? — спрашиваю подхорунжего.
— Верст двадцать, — отвечает он.
Это меня совершенно не устраивало: так далеко ехать туда, задержаться там и возвращаться обратно.
— Нет… я не поеду туда… это очень далеко, и я не могу терять времени, — совершенно запросто отвечаю ему.
— Но я Вас не могу отпустить… — вдруг заявляет подхорунжий.
Я не понял вначале, что он этим хотел сказать мне, но он тут же продолжил:
— Видите ли, господин полковник, как я Вам уже сказал, по сведениям нашего штаба, это село должно быть или нейтральным, или уже занято красными, а Вы выехали из этого села… Это очень подозрительно… И возможно, что Вы переодеты под казачьего полковника со стороны красных и выехали сюда на разведку, — вдруг заявляет он.
Такое его подозрение, естественно, задело меня. Я строго ответил, что они могут идти в наше село, а я должен проехать немного дальше на юг и познакомиться с местностью.
— Нет, господин полковник, отпустить Вас я не могу, а ежели будете сопротивляться — арестую Вас силой, — вдруг заявляет он и быстро схватил повод моей уздечки.
Нас двое, а их 30. Мое офицерское положение, значит, не поможет — оно ими аннулировано, и я становлюсь бессильным перед ними.
«Уж не большевистский ли это переодетый разъезд», — мелькнуло в голове. «Так глупо попасться им в руки…» — сверлила мысль. Подхорунжий же, спокойно и даже вежливо, продолжает:
— Вот Вы говорите, что Вы есть полковник Кубанского войска — а почему у Вашей кобылицы стриженая грива? Ежели Вы настоящий казак, да еще офицер, то Вы должны знать, что у казаков этого никогда не бывает…
Его довод был резонный. Не желая, чтобы разговор наш принял форму допроса, я отвечаю, что «моя кобылица вашей же, донской породы и купил я ее уже с остриженной гривой».
— Да и наших сволочей-донцов немало у красных! — уже немного зло говорит он и добавляет: — А потом, для фронта Вы очень чисто одеты.
Под словом «чисто» он подразумевал «нарядно», что и было так. На фоне их серых шинелей и потертых папах полковник в черной черкеске и небольшой белой папахе, при стильном кавказском оружии; на светло-буланой нарядной кобылице — красный прибор к седлу, так ярко выделяющийся. Все это, правда, совершенно не подходило к суровому фронту. Мой конный вестовой, слушая все это, выругался…
— А тибе чиво надо? — вдруг окрысился на него урядник, помощник начальника разъезда.
— Взять у него винтовку и арестовать! — крикнул тут же урядник, и мощная рука ближайшего донца властно схватила за цевье винтовку моего умного и молодецкого Тимофея, как в тот же момент он сильным ударом кулака наотмашь отбил руку донца.
— Не сметь!., не троясь! — буквально зарычал Сальников, перейдя в контратаку. — Как вам не стыдно!.. Полковник вам чисто по-братски объяснил — кто мы и зачем сюда прибыли, а вы придираетесь к нему, как большевики!.. Я сам бывший старший урядник Конвоя самого Государя!.. Посмотрите на мои шаровары и седло! — Ругаясь зло, он отвернул полу своей черкески и показал им форменные темно-синие шаровары с желтым узким тесмяным лампасиком на них и на подушку седла, расшитую такой же тесьмой…
Все донцы, повернувшись лицами к нему, будто изучали всю правду его слов, как и тон, и манеру казачьей ругани — словно казачий пароль… А он, Тимофей, стройный брюнет в 26 лет, с полумонгольским типом лица, выбросив запальчиво всю тираду слов, доказательств и казачьей ругани, вдруг решительно обращается ко мне:
— Господин полковник… езжайте в село, а я еще поговорю с ними!
Подхорунжий выпустил повод моей уздечки, я повернул свою кобылицу и умышленно шагом двинулся к селу, показывая им, что я совершенно не думаю удирать. К моему удивлению, донцы меня отпустили.
Я у себя с четырьмя хоперцами в хате. Сижу у окна и думаю, что я точно так же мог напороться и на красный разъезд, и возмущался распоряжением Шкуро — как он мог послать меня с пятью казаками в тот район, где могли быть уже красные?
Минут через десять широким наметом на своем дивном темно-сером кабардинце урядник Сальников влетел во двор, спешился и вошел в хату.
— Фу, т-ты… — выдохнул он, улыбаясь. — Насилу открутился… Вот, злые, черти!.. Но все же молодцы-донцы!.. Службу знают, — добавляет он. — Хорошо, что Вы уехали, Федор Иванович!.. Я тогда, после Вас, так «разошелся в мате» и говорил с ними, уж не стесняясь, по-станичному!.. И они поняли мой язык и, как видите, меня отпустили. Молодцы все же они! Не расхлебай!.. Конечно, мог быть и переодетый под казачьего полковника кто-то с красной стороны, для разведки, — закончил он, умный, серьезный и преданный мне брат-казак, бывший старший урядник Конвоя Его Величества.