Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— И чем дело кончилось?
Я помахала письмом. На этом оно заканчивалось.
Сражение уже давно завершилось, а мы с нетерпением ждали сообщения о результате.
И мы его дождались. Как оказалось, в сражении, состоявшемся третьего сентября, Секст был разгромлен наголову. Его люди и корабли сражались с отвагой обреченных, ибо знали, что пощады не будет никому, но огромные корабли Агриппы снова продемонстрировали свое превосходство. Они ловили на крючья и брали на абордаж суда Секста. Сексту удалось потопить лишь три корабля Агриппы, тогда как с его
— Сколько кораблей из трехсот? — Я не могла поверить услышанному.
— Семнадцать.
— Значит, победа полная.
Октавиан окончательно взял верх.
— Секст сбежал к Антонию, — недоверчиво прочел Мардиан. — Он хочет сдаться на его милость.
— О Исида! — воскликнула я. — Как поступит с ним Антоний?
Но это были не единственные новости. Неожиданно для всех против Октавиана и Агриппы выступил Лепид. Видимо, причиной послужило пренебрежение им — одним из триумвиров. Он собрал двадцать два легиона — силу, невиданную после битвы при Филиппах, — и попытался свергнуть Октавиана с Агриппой. Но солдаты, которым надоели распри, попросту отказались сражаться. В результате Лепиду пришлось умолять Октавиана о прощении, целуя его сандалии.
Сандалии с утолщенной подошвой.
Большее унижение трудно себе представить.
— Октавиан устроил целое представление, публично выказав милосердие, — сообщил Мардиан, — но Лепиду пришлось расстаться с титулом триумвира и удалиться в изгнание.
— Да, теперь, когда Секст и Лепид ему больше не соперники, Октавиан стал подлинным владыкой Запада, — заметила я. — Он правит всеми землями до самой Греции.
— Верно, — согласился Мардиан. — И имеет под началом сорок пять легионов. Некоторые не укомплектованы, но все равно в них насчитывается как минимум сто двадцать тысяч солдат.
— И что он будет с ними делать? — тихо спросила я.
Средств, позволявших содержать огромную армию в мирное время, у Октавиана не было. Таким образом, если он не хотел распускать войска, ему нужно найти для них дело. Часть армии можно было бы передать нуждавшемуся в живой силе Антонию, но я знала, что Октавиан так не поступит. Будет тянуть время, выдумывать отговорки… А потом пошлет солдат за чьими-нибудь богатствами, чтобы они сами раздобыли себе плату. Только вот куда он их направит? В Египет? Или за сокровищами, которые завоюет Антоний в Парфии?
Глава 25
Конец лета выдался на редкость безоблачным и приятным, но я пребывала в тисках томительного ожидания. Дни проходили за днями, вестей все не было, и я начинала волноваться. Казалось, Антоний и его огромная армия скрылись за горизонтом, не оставив следа. Корабли прибывали из Киликии, с Родоса, из Тарса; я распорядилась, чтобы капитанов препровождали на берег и расспрашивали, но никто никаких новостей из внутренних земель не знал.
Пятьсот лет тому назад пятидесятитысячная персидская армия бесследно исчезла в песках Египта по пути к оазису Сива. Каждый школьник содрогался, слушая историю о том, как разверзшиеся пески поглотили всех солдат до единого. Между тем оазис Сива не так далеко, и пустыня вокруг него не столь огромна, как равнины Парфии… О боги! Зачем он ушел? Почему от него нет вестей?
Я пыталась играть с детьми, изучать парфянский язык (он опротивел мне, поскольку с каждым днем казался все более враждебным), старалась быть в курсе всех новостей, чтобы умом и сердцем подготовиться к рождению нашего ребенка. Все это позволяло отвлечься, но лишь на время, ибо я ждала ответа на главный вопрос: подойдет ли Антонию мантия Цезаря? Займет ли он место среди величайших полководцев в истории, рядом с Цезарем и Александром? Или не сумеет и будет остановлен — где? Если останется жив…
Царица во мне страстно желала его победы и молилась об этом; жена страшилась, что он не вернется живым, и молила Исиду сохранить его жизнь. Я была одновременно и спартанской женой, и египетской. Первая говорила: «Возвращайся со щитом или на щите». Вторая взывала: «Только вернись ко мне — пусть даже без щита!»
Отшумели осенние шторма. Вестей мы так и не получили, но мое тело, вне зависимости от тревог, повиновалось велению природы, и в середине ноября я родила сына. Роды прошли легко.
— Похоже, ты наконец к этому привыкла, — сухо заметил Олимпий.
Я держала младенца на руках и смотрела на него — розовощекого, с темными кудряшками. Как всегда, я была поражена красотой новорожденного и тем, что смогла произвести его на свет. В то же время я вдруг поняла, что это мое последнее дитя, и прониклась к нему большей нежностью, чем могла выразить с помощью слов.
— Как ты его назовешь? — спросил Олимпий, приглаживая малютке волосики.
После воспоминания о Птолемее Филадельфе ничего лучшего мне в голову так и не пришло. Хотелось бы назвать мальчика Птолемеем Антонием Парфиком, но ведь победа над Парфией еще не одержана и не стоит дразнить судьбу, чтобы — спаси нас, Исида! — не пришлось называть его Антонием Постумом. Лучше обратиться к прошлому, к временам славы Птолемеев.
— Птолемей Филадельф, — решила я.
— Хорошо, но длинно, — мягко заметил Олимпий, вытирая младенцу глазки. — Тебе придется придумать что-нибудь покороче для повседневного использования.
— За этим дело не станет, — сказала я. — Он сам себя назовет.
Несмотря на легкие роды, я никак не могла до конца оправиться. В течение долгого времени, когда мне нужно было появиться в зале совета, заглянуть на таможню или проинспектировать верфи, я очень быстро уставала. Едва встав с постели, я уже валилась с ног. К тому же у меня пропал аппетит.
— Ты должна есть, — строго сказал Олимпий, — иначе твое молоко будет жидким.
Убедившись, что выкармливание близнецов пошло мне на пользу и способствовало выздоровлению, он стал рьяным противником найма кормилиц и твердо уверовал в то, что все женщины, даже царицы, должны сами кормить грудью своих детей.
— Да понимаю, понимаю. Просто я не хочу суп из осьминога…
Я оттолкнула тарелку.
— Нет ничего лучше осьминога! Щупальца придают силы.
— Осьминогу, может, и придают… — Запах был ужасный. — Пожалуйста, не надо его больше!