Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
Это Дионис. В сопровождении толпы вакханок Дионис покидал нас. Покидал Антония!
Шум стихал и удалялся: вот он уже доносится от городских ворот, вот из-за Канопских ворот, и уходит дальше на восток.
Бог-покровитель Антония оставил его, как оставил в свое время моего отца. Ошибиться невозможно: покинул безжалостно и безвозвратно.
Сердце мое сжалось, и я вцепилась в перила. Без его бога, без Диониса, наше дело безнадежно.
Трусливый бог! Я ненавидела его. Что ты за бог, если покидаешь человека в тяжелый час? Ты не заслуживаешь права именоваться богом,
Никогда более дом Птолемеев не обратится к Дионису!
Слышал ли это Антоний? Я тихо вернулась в постель; кажется, он спал. К счастью для него.
Я легла рядом с ним и лежала, не смыкая глаз. За окном постепенно светлело.
Но ты, Исида, никогда не покинешь свою дочь. Ты величайшая из богинь, способная творить чудеса. Я должна верить в тебя. Даже сейчас. Особенно сейчас.
Глава 51
Он проснулся легко — если вообще спал. В комнате было еще темно, но день, которому суждено войти в вечность, начался задолго до восхода солнца.
Он сбросил ноги с кровати и покачал головой.
— Странный сон мне снился. Такой, что лучше бы вовсе не спать. Мне снилась необычная музыка и…
Он снова покачал головой, словно старался прояснить сознание.
— Не думай больше об этом, — торопливо сказала я.
Он воззрился на свою одежду, а потом хлопнул в ладоши, призывая Эроса, который спал за дверью. Точнее, ждал за дверью. Вряд ли кто-то из нас нынче ночью по-настоящему заснул.
Слышал ли Эрос это прощание? Спросить я не могла, но по его бледному осунувшемуся лицу поняла, что он слышал.
Он принес кувшин с подогретой водой и помог Антонию ополоснуть лицо и шею, а потом очень аккуратно вытер хозяина полотенцем.
Затем Антоний надел красную шерстяную тунику, тяжелый панцирь, повязал на загорелую шею шарф, обулся в ременные сандалии и застегнул пояс — справа на нем висел меч, а слева кинжал. Шлем предстояло надеть позже, уже снаружи.
В комнату начал просачиваться свет, и я раздвинула занавески, чтобы впустить день. За окном поблескивало море, и на его груди, один перед другим, покачивались два флота.
Мы смотрели друг на друга через пространство комнаты. Эрос тактично ускользнул за дверь.
Антоний стоял неподвижно и в своих доспехах походил на статую Марса. Его взор, обращенный ко мне, был полон печали. Я сохранила этот взгляд в сердце. Он разрывал мне сердце, ибо безмолвно говорил:
«Прощай, прощай, моя дорогая, ибо нам, увы, предстоит разлука».
Я бросилась ему на шею, обняла его, прижалась щекой к доспехам. Закованный в латы, он уже стал недостижим для меня.
Потом я почувствовала его руку на своих волосах: он осторожно отстранил от груди мое лицо, чтобы поцеловать меня.
— Прощай, любовь моя, — только и смогла я сказать, ибо знала, что больше его не увижу.
Он быстро повернулся и, надевая на ходу шлем, не оглядываясь, покинул комнату.
Итак, все кончено. Кончено. Сейчас, в середине утра, я дожидаюсь новостей, которые не желаю слышать. После его ухода я оделась, позвала детей, приласкала их, поиграла с ними. Мардиан здесь, со мной, другие тоже. Пришел Олимпий. Я показала ему свитки, рассказала, куда они спрятаны. Он дал обещание. Потом поцеловал меня в щеку и отправился домой, чтобы укрыться, пока опасность не минует. Я предупредила его, что есть еще десятый свиток: он будет находиться при мне, и, что бы со мной ни случилось, его необходимо добавить к прочим. Олимпий, кажется, все понял; во всяком случае, лишних вопросов задавать не стал.
Один за другим они ушли. Я чувствовала себя нагой, как атлет перед соревнованиями.
— Каков план сражения? — спросил Мардиан, коснувшись моего плеча.
— Публикола командует флотом, — ответила я. — Антоний поведет кавалерию, Канидий — пехоту. Уклониться от сражения противник не сможет: они встали лагерем лишь несколько часов назад и не имели времени, чтобы окопаться и отсидеться за валами.
Второго Актия не будет.
Он покачал головой.
— А как мы… узнаем?
— По возгласам возвращающихся солдат. Если мы возьмем верх, они будут кричать: «Анубис!»
— Самое то, — буркнул Мардиан.
Полдень, но вчерашней жары нет: нас охлаждает свежий бриз. Я снова на стенах и вижу отсюда два флота — выстроившиеся в боевом порядке, но неподвижные. Почему никто не вступает в бой? Чего они ждут?
И вот, вцепившись в мраморный край стены, я вижу, как весла опускаются в воду, взметают фонтаны брызг, поднимаются и синхронно опускаются снова, устремляя корабли вперед. Наш флот движется к выходу из гавани, к волнолому, где ждут корабли Октавиана.
Неприятельские суда тоже приходят в движение, но не идут в атаку, а, напротив, слегка отступают. Похоже, они решили сделать ставку на оборону.
И вот корабли сблизились на расстояние, позволяющее пустить в ход баллисты и катапульты. Почему наши не стреляют? Стреляйте! Обрушьте на них град камней!
Но ни одна машина не выпускает заряда. Более того — я не верю своим глазам, но это так: наши корабли разворачиваются, как бы подставляя противнику борта, и сушат весла в знак мирных намерений! Они приветствуют флот Октавиана.
Грянули крики, и в воздух полетели шапки в знак радостного воссоединения. Два флота братались. Наши военные корабли — и те, что удалось увести от Актия, и новые — перешли на сторону врага.
Это произошло несколько часов назад. Я знала, что мы проиграли, Дионис лишил нас своей милости. Я спокойно (чем поможет гнев, если все потеряно?) велела увести детей в укрытие, накинула мантию и медленно зашагала к мавзолею. Его широкие двери были распахнуты, предлагая войти.
Позади нас двое рабов несли сундук, где лежали парадные царские облачения, корона и скипетр. Эта корона была более тонкой работы, чем посланная Октавиану, что он, несомненно, заметил. Еще один раб нес корзину с плотно подогнанной крышкой. Рабы поставили свою ношу на пол и удалились.