Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— Пожалуйста, прими его в знак уважения от царицы Египта.
Он сжал ожерелье в кулаке, так что нити жемчуга свисали по обе стороны.
Когда все разошлись, я уединилась в своей каюте. После шумного пира тишина казалась особенно полной. Похоже, затея удалась. Рассказы о моем волшебном корабле станут повторять на разных языках. Что же до Антония, пусть пересчитывает жемчужины и изумляется.
Я вытащила из ушей серьги и положила их в шкатулку, сняла массивные золотые браслеты, устало вытянула босые ноги — и только теперь почувствовала,
Я покачала головой. Драгоценные ароматические вещества жгли, как уголь, и все ради того, чтобы показать: Египет богат и могуч.
Снаружи послышались шаги, потом нерешительный стук в дверь.
— Открой! — приказала я.
Стоявший за дверью страж распахнул ее, доложил:
— Посетитель к вашему величеству, — и отступил в сторону.
В проеме двери появился Антоний.
Я недоуменно воззрилась на него. Он держался обеими руками за дверной косяк. Он заболел? Или пьян? Но он вполне владел собой, когда уходил.
— В чем дело? — спросила я, поднимаясь на ноги и вглядываясь в его лицо.
— Похоже, я вернулся не вовремя, — проговорил Антоний. — Лучше в другой раз.
Он отступил, и я заметила, что его развезло. Голос звучал трезво, но вино все же ударило ему если не в голову, то в ноги.
Я подошла к нему. Хорошо, что я не успела раздеться, а лишь сняла украшения.
— Нет, не уходи. Останься и объясни, зачем пришел.
Я потянула его в каюту, и он, после небольшого колебания, вошел. Я затворила за ним дверь.
— Вот что. — Антоний показал бумаги, которые держал в руках. — Мне подумалось, что нам нужно поговорить наедине. А здесь меньше вероятности, что нас подслушают, чем в моей резиденции.
— Хорошо.
Я умолкла, ожидая дальнейших объяснений. Почему дело не могло подождать до утра? Почему он отправился за бумагами, ничего мне не сказав, а потом вернулся? Почему он казался таким напряженным?
Как бы невзначай (не хотелось, чтобы у него создалось впечатление, будто мне не по себе) я наклонилась, подняла шаль и накинула ее на себя, словно защитный покров.
— Ты помнишь о документах Цезаря? Тех, из его дома?
Он помахал свитками, словно они могли говорить.
— Что с ними?
Все это было так давно… Да и какое значение имеют старые деловые записи? Единственное, что казалось важным, — это завещание, где Цезарь проигнорировал Цезариона и усыновил Октавиана.
— Я переделал их, — признался Антоний. — Я хотел рассказать тебе, объяснить… Я покажу тебе оригиналы.
Он выглядел смущенным.
Я не обрадовалась. Да, конечно, мне хотелось снова увидеть почерк Цезаря, хотя это и болезненно, но почему именно ночью, когда я так устала?
— Тут света мало, — попыталась возразить я, чтобы не садиться за бумаги прямо сейчас в угоду Антонию.
С другой стороны, отталкивать его не стоило: это может свести на нет весь мой дипломатический успех.
— Ничего, нам хватит. — Антоний махнул рукой; не спросив разрешения, уселся за мой письменный стол, развернул первый свиток и, склонившись над ним, стал водить пальцем. — Вот видишь, здесь, где он назначил магистрата надзирать за играми…
Я устало подошла и остановилась у него за плечом, пытаясь понять, из-за чего он так горячится. В полумраке я едва разбирала слова, да и Антонию, судя по тому, как низко он склонился, чтение тоже давалось с трудом.
— А почему нас должно волновать, кому и как устраивать те игры? — спросила я.
Чтобы говорить с ним, мне пришлось склониться еще ниже, буквально прильнув к его спине и плечам.
— Я тут многое изменил, — признался он. — Вот только одно из изменений. Взгляни на почерк. Видишь, он немного другой.
Мне пришлось наклониться еще ниже — и прижаться к Антонию еще сильнее. Неожиданно я поняла, что чувствую теперь только его.
— Да.
Я сглотнула.
— Всегда чувствовал себя виноватым из-за этого. Потом я использовал его печать, чтобы, так сказать, усилить свою руку…
«Я правая рука Цезаря», — говорил он.
— Твоей руке требовалась сила, чтобы отомстить за него, — отозвалась я. — Ничего страшного — ведь ты думал о нем.
Я помолчала.
— А зачем ты открылся мне?
Он вздохнул, его плечи двинулись, и я вместе с ними.
— Наверное, потому что ты единственная, кто имеет право — во всяком случае, в моем представлении — простить мне подобные вольности. Ты можешь сказать: «Я прощаю тебя от имени Цезаря», — если поймешь, какая сложилась ситуация и почему коррективы были жизненно необходимы.
— Да, я понимаю. Я уже сказала: я в вечном долгу перед тобой, потому что ты отомстил за него. Если пришлось по ходу дела изменить правила, что ж…
Я начала отстраняться от него, поскольку разобрать написанное мне так и не удалось.
Но когда я попыталась выпрямиться, он тоже сделал движение, и его щека мимолетно коснулась моей. Я застыла; это запретное прикосновение мгновенно разрушило разделявший нас невидимый барьер, поддерживаемый традициями и воспитанием.
Он шевельнулся снова, мы опять соприкоснулись, и тогда — его движение казалось растянутым во времени, как во сне, но в действительности, конечно же, все произошло почти мгновенно — он повернул голову и поцеловал меня. Позабыв обо всем, я ответила на поцелуй и почувствовала, что Антоний поднимается со стула, увлекая за собой и меня. И вот мы уже стояли лицом к лицу, не прерывая страстных поцелуев. Не помня себя, я обняла его и прижалась к нему.
Он целовал меня со всей силой страсти, и я, удивляясь самой себе, откликалась с тем же желанием. Его прикосновение открыло тайную дверцу, что так долго оставалась запертой. Она распахнулась неожиданно, и эта неожиданность сделала меня беспомощной.
«Но ведь это безумие! — промелькнула мысль. — Необходимо остановиться!»
Я пыталась отстраниться, но Антоний словно боялся выпустить меня из объятий.
— Я всегда хотел тебя, — тихо прошептал он у самого моего уха, тогда как его левая рука удерживала мой затылок.