Дневники Клеопатры. Восхождение царицы

Джордж Маргарет

— У тебя только один вопрос, Цицерон! — проревел Антоний.

Цицерон бросил на него хмурый взгляд и отвернулся.

— Теперь я спрошу! — заявил Антоний. — Достигла ли моя судьба наивысшей точки?

— Твое восхождение к вершинам лишь началось, — последовал ответ. — Ты и представить не можешь, сколь высоко вознесет тебя Фортуна.

— Выйди и покажись, — потребовала я.

Что это за человек? Истинный прорицатель или просто актер?

Сфинкс медленно поднял голову, и из его пасти выглянул пугающего вида иссохший темнокожий человек.

— Какой вопрос хочешь задать мне ты, царица? — спросил он, и я поняла, что это не комедиант.

Я задумалась, как точнее сформулировать свой вопрос. Конечно, не всякие слова я могла произнести публично.

— Будет ли Египет благословлен богами при моей жизни? — наконец спросила я.

— Да. Разными богами, — ответил прорицатель. — Как обитающими на небесах, так и пребывающими в этом зале.

Я почувствовала, что меня пробирает дрожь, и испугалась, как бы этого не заметили другие. Каких богов он имел в виду? «Пребывающие в этом зале…»

Что ни говори, ответ я получила дурацкий и бессмысленный. Впрочем, он вполне соответствует моему расплывчатому вопросу, так что обижаться не на что.

Цезарь поднял руки. Когда воцарилась тишина, он сказал:

— Я хочу поблагодарить всех вас за то, что вы пришли сюда почтить Египет — и меня. Вчера мы праздновали триумф после победы над мятежными силами в Египте. Сегодня мы чтим царя и царицу этой страны, Птолемея и Клеопатру. Здесь, в вашем присутствии, данной мне властью я торжественно объявляю и провозглашаю их друзьями и союзниками римского народа — Socius Atque Amicus Populi Romani!

Собравшиеся одобрительными возгласами встретили декларацию, ради которой и был затеян этот вечер.

— Да не посмеет никто усомниться в их верности! — воскликнул Цезарь.

Снова раздались приветственные крики и аплодисменты.

И вот наступил момент, давно ожидаемый мною. Я кивнула Хармионе, а она, в свою очередь, сделала знак няньке Цезариона. Та быстро вышла из зала.

Цезарь, Птолемей и я остались перед толпой гостей. Чтобы удержать их внимание, я начала произносить речь — боюсь, несколько сбивчиво. Но довольно быстро мне принесли только что проснувшегося Цезариона, облаченного в царское платье и потиравшего глаза.

Я посадила сына на пол, перед подолом одеяния Цезаря, и в зале воцарилась гробовая тишина. Я знала: если Цезарь поднимет ребенка, это равносильно признанию отцовства. Но понимали ли смысл происходящего гости? Возможно, они решили, что я просто хочу представить Цезарю подвластного ему царевича? Впрочем, сейчас все зависело от Цезаря, и меня интересовали его действия, а не мнение собравшихся римлян.

Цезарь был смертельно спокоен. Я поняла, что он зол, очень зол. Мне удалось хитростью поставить его в затруднительное положение, а это он считал непростительным. Правда, в отличие от большинства других людей, Цезарь и в гневе не терял способности мыслить трезво и здраво. В случае необходимости он справлялся со своими чувствами и никогда не позволял себе поддаться ярости при свершении важных дел. Он смотрел вниз на Цезариона, плотно сжав губы.

— И как ты назвала это сокровище? — спросил он ровным, взвешенным тоном.

— Его зовут Птолемей Цезарь, — ответила я нарочито громко.

Послышался тихий гомон. Все услышали мои слова, поняли их значение и теперь ожидали реакции Цезаря.

Он смотрел, как Цезарион потянулся и коснулся ручонкой его сандалии. Потом Цезарь нагнулся и поднял ребенка. Он держал его высоко и медленно поворачивал из стороны в сторону, чтобы все могли видеть.

— Птолемей Цезарь, — произнес он четко. — Полагаю, тебя называют Цезарион, «маленький Цезарь». Быть по сему.

Цезарь отдал ребенка мне. На меня он при этом не смотрел, но все же коснулся щеки малыша.

— Благодарю тебя, Цезарь, — выговорила я. — Мы твои навеки.

— Как ты посмела так поступить? — грозно вопрошал Цезарь.

Глаза его пылали гневом.

Мы находились в опустевшем атриуме, среди мусора и остатков еды.

— У меня не было другого выхода, — сказала я. — Настал подходящий момент. Все собрались на праздник Египта…

— Ты обманула меня, — перебил меня Цезарь. — Ты повела себя как рабыня.

— Только потому, что ты сам отнесся ко мне как к рабыне.

Он попытался возражать, но на сей раз я оборвала его:

— Я не рабыня, рожающая господину сыновей-бастардов! Я царица! Ты сделал меня своей женой на церемонии в Филах. Как смеешь ты игнорировать нашего сына?

— Потому что обычаи Рима не признают его законным! — прорычал Цезар. — Неужели ты не понимаешь? К чему это представление?

— Помимо обычая и закона, существует еще и мораль! — заявила я. — Не признавая его публично, ты оскорбил меня и его. Мне не нужны права и законы. Или ты думаешь, что меня интересует, унаследует ли он твою собственность? Он получит сокровища Птолемеев!

— Если я позволю ему, — напомнил Цезарь. — Если я позволю Египту сохранить независимость.

— Я ненавижу тебя! — воскликнула я.

— Не меня. Ты ненавидишь истинное положение дел, а оно таково, как я описал. И говори потише. Мы не в силах изменить ситуацию. Я не могу вернуть Египту его фараонов. И не желаю этого. Дела обстоят так, как есть. Возможно, в иные времена мы не были бы столь сильны, как сейчас.

— Да, уж ты-то силен, — проворчала я.

И правда: он не только был сильным, но и возвышался над всеми, как гигантский кедр.

Но, несмотря на ожесточенный спор, я осталась удовлетворена. Мне удалось добиться своей цели — перед лицом всего Рима Цезарь признал нашего сына.

Ради одного этого мне стоило отправиться в Рим.

Глава 27

Через день передышки настал черед понтийского триумфа, посмотреть на который собрались еще более — что казалось невозможным — многочисленные толпы. Известия о великолепии и необычности триумфальных представлений быстро разносились по окрестностям, привлекая в Рим новых и новых зевак. Люди верили, что каждый новый праздник превзойдет предыдущий, и стремились увидеть это собственными глазами.