Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
— Может быть, они просто растерялись, — сказала я, пытаясь объяснить ситуацию. — Перемены произошли слишком быстро. Ведь менее двадцати лет назад здесь никто и не задумывался о власти над Галлией. Сотни лет Рим оставался городом-государством и вдруг вырос в мировую державу. А виднейший полководец этой державы вступает в любовную связь с иностранной царицей. Тут поневоле голова кругом пойдет. Тебе нужно проявить терпение.
— Я и буду его проявлять. И проявляю!
В его голосе зазвучали нотки раздражения. Это касалось и меня, и его соотечественников. В последнее время настроение Цезаря стало весьма переменчивым.
Неожиданно он сел, насмешливо фыркнул и сказал:
— Этот пол слишком твердый. В римских домах не хватает уютных местечек, где можно как следует расслабиться. У нас только спальни да трапезные, а как насчет комнат для бесед и чтения?
— У нас на Востоке такие помещения есть почти в каждом доме. Пожалуй, я устрою нечто подобное и здесь. А ты познакомишь Рим с очередной иностранной новинкой.
— Ну, с одной новинки скоро предстоит снять завесу тайны, — промолвил Цезарь, вставая и потирая спину. — Пригласи Сосигена. Завтра мы встретимся здесь, и я раскрою тебе мой секрет.
Сосиген, знаменитый астроном и математик из Мусейона, приехал в Рим по настоятельной просьбе Цезаря. Во время триумфов я его почти не видела.
— Потому что он загружен работой, — пояснил Цезарь. — Я завалил его поручениями.
— Пока весь Рим отдыхал и развлекался? — удивилась я, и тут мне неожиданно пришла в голову мысль: — Скажи, твои проекты — огромные храмы, библиотека, театр — они ведь навеяны моим городом? Ты хочешь создать на Тибре новую Александрию?
— Может быть. Я выстрою для тебя мраморный дворец, точную копию дворца в Александрии, так что нам трудно будет определить, где мы находимся. Для нас все станет едино — и Рим, и Александрия. Мы избавимся от ограничений пространства и времени.
Я сдержала свое обещание и превратила одну из комнат виллы в покой отдохновения. В убранстве комнаты прихотливо соединились элементы, присущие различным культурам. У кочевых племен пустыни я позаимствовала идею устилать пол коврами и разложила их во множестве, создав внутри дома многоцветную лужайку. Ковры были шелковые и шерстяные, они ласкали ноги и вызывали желание растянуться на этой лужайке, причем среди ее ярких цветов, в отличие от настоящих, не прятались змеи, скорпионы или кусачие насекомые. На коврах лежали парфянские подушки в узорчатых наволочках, на окнах висели тончайшие шелковые арабские занавески — они окрашивали и приглушали солнечный свет, не препятствуя проникновению свежего ветерка. Маленькие столы резного сандалового дерева из Индии испускали сладкий запах. В сумерках зажигали свечи, вставленные в лампы из разноцветного — разумеется, александрийского — стекла. Мне даже удалось раздобыть у одного богатого купца привезенный с гор снег, и теперь мы имели возможность пить охлажденное вино. Все в этой комнате удовольствий было противоположно суровой простоте, излюбленной ревнителями римских традиций.
Сосиген прибыл несколько раньше условленного срока, и я обрадовалась случаю поговорить с ним. Он происходил из семьи астрономов и математиков, работавших в Мусейоне из поколения в поколение; такие люди немало поспособствовали тому, что Александрия считалась мировым центром научных знаний.
— Итак, твоя работа у Цезаря завершена, — сказала я, заменив вопрос утверждением.
— Завершена, насколько это возможно, — ответил Сосиген с искренней улыбкой.
Я знала этого человека с детства, поскольку в число его обязанностей входило обучение царских детей азам астрономии.
— Оглашать ее результат предстоит Цезарю, — продолжил он. — Боюсь, это задача потруднее моей. А я, прежде чем все устроится, уже отправлюсь домой.
Я почувствовала укол тоски по дому и позавидовала ему. Я скучала по моему городу и моему двору, по Мардиану и Олимпию, Эпафродиту и Ирас, даже по моей ручной обезьянке. Сейчас в Александрии самая прекрасная погода: ясные дни, голубое небо с плывущими в нем облаками. Нил поднимается, и разлив, судя по донесениям, проходит нормально. Ни наводнения, ни засухи опасаться не приходится.
Но больше всего мне недоставало своего естественного положения — царицы в собственной стране, а не иностранной гостьи в чужом краю. В мечтах Цезаря мир представал единым. Возможно, когда-нибудь это осуществится, но не сейчас.
Вскоре прибыл Цезарь. Выглядел он измотанным, но тут же стряхнул с себя усталость и сосредоточился на беседе с Сосигеном, подвигнув к тому же и меня.
— Расскажи ей, Сосиген! — Цезарь сделал жест в мою сторону. В его голосе звучало горделивое нетерпение. — Расскажи царице, что мы с тобой сделали. Это дар Александрии миру.
Театральным жестом он развернул свиток с диаграммой.
— Завтра начнутся два дополнительных месяца. Да, ноябрь у нас повторится трижды, и будут еще дополнительные дни, — сказал Сосиген и с улыбкой пояснил свои странно прозвучавшие слова: — Я полностью переработал римский календарь. Он был основан на лунных циклах, а это ненадежная база для расчетов. Лунный месяц состоит из двадцати девяти с половиной дней, он неудобен и неточен. В лунном году всего триста пятьдесят пять дней, тогда как настоящий год на десять дней длиннее. Римляне не напрасно добавляли время от времени дополнительный месяц, чтобы подогнать календарный год к действительному. Но в результате год получался у них на день длиннее, так что примерно раз в двадцать лет лишний месяц приходилось вычитать. Оно бы и ничего, но поскольку фиксированной даты для добавления и вычитания не установлено, люди забывали об этом, если их отвлекала война или другие чрезвычайные обстоятельства. Сейчас римский год опережает природный календарь на шестьдесят пять дней. Вот почему во время сентябрьских триумфов было так жарко — на самом деле еще разгар лета!
— Да уж, весь Рим п о том изошел, — сказал Цезарь. — Но теперь все встанет на свои места, ибо мы с Сосигеном разработали новый календарь. Он основан на солнечных циклах. Больше никаких лунных месяцев, в каждом году триста шестьдесят пять дней, а каждый четвертый год длится на день дольше, чтобы компенсировать небольшое расхождение. И начинается год не в марте, а в январе — как раз когда вступают в должность консулы. А к нынешнему году мы добавляем те самые лишние шестьдесят пять дней, чтобы исправить накопившиеся ошибки и подогнать календарь под солнечный.
— Значит, нынешний год будет очень долгим, — заметила я.
Он уже казался мне слишком долгим; я поневоле начала думать, что он никогда не кончится.
Теперь, конечно, я вспоминаю это с грустью: увы, тот год закончился слишком скоро, и даже сотни добавочных дней ничего не изменили. Но тогда казалось, что все идет обычным чередом и так продлится вечно. Все — даже моя жизнь, о которой я здесь пишу.
— Я надеюсь, что люди оценят мой труд, — сказал Сосиген.