Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
— Мое место там.
— Я знаю, — промолвил он. — Я знаю. И все же… было бы хорошо, если бы ты задержалась подольше.
Прежде чем я успела возразить, он возвысил голос и торопливо продолжил:
— Судоходный сезон почти закончился. Чтобы обеспечить безопасность плавания, тебе пришлось бы покинуть Рим завтра. К тому же мне самому придется оставить Рим и начать очередную военную кампанию.
Я не могла поверить этим словам.
— Что? Ты только что отпраздновал четыре триумфа!
— Как оказалось, преждевременно, — угрюмо промолвил Цезарь. — Некоторое время я гнал от себя понимание того, что очень скоро мне опять придется повести войска в бой. В Испанию, где я сражался всего четыре года назад. — Он покачал головой. — Складывается впечатление, что там открытая рана или язва, порождающая смуту внутри римского мира. Бунты, мятежные войска, восставшие города. Теперь еще и остатки сил Помпея: недобитые солдаты Сципиона, изменник Лабиен, бывший мой полководец, да двое Помпеевых сыновей. К великому моему невезению, они сумели бежать из Аттики и соединиться с войсками бунтовщиков.
— Но тебе не обязательно ехать самому, — сказала я. — Есть и другие военачальники.
— Я уже послал двоих, но им без меня не справиться. Силы слишком малы. Как только Гней Помпей высадился на побережье, под его знамена собрались все мятежники, и он набрал еще одиннадцать легионов. Моего наместника изгнали. Нет, Лабиена не одолеть никому, кроме меня. В конце концов, я учил его военному делу, и он был способным учеником.
— Но ты можешь лишиться всего, даже жизни. Нельзя оставлять твои римские планы незавершенными! Пошли кого-нибудь другого. Военачальников много, а Цезарь с его замыслом преобразования Рима один.
— Других я уже послал, но пришло время действовать самому.
Он немного помолчал и добавил:
— Пожалуйста, дождись меня здесь. Я вернусь быстро, как только смогу.
— А если не вернешься?
Эти слова были мне ненавистны, но я боялась за него. Фортуна не могла благоволить ему вечно.
— Я обязан ехать, — повторил Цезарь. — Ты останешься здесь до моего возвращения?
— Как долго? Я не могу оставаться на неопределенное время.
— Если я проведу зимнюю кампанию, то, думаю, к февралю она закончится.
— О, да ты уже все спланировал!
— Не я. Военная кампания сама диктует сроки и условия ее проведения. А теперь ответь мне.
— Я останусь, — пообещала я. — Пока весной не возобновится морская навигация. Но не позднее того.
Это обещание я дала с неохотой: жить в Риме без Цезаря мне совершенно не хотелось. Но как я могла ему отказать?
— Спасибо. — Он взял обе мои руки и поцеловал их. — Мне трудно просить тебя о чем-либо.
— Никогда не бойся просить меня о чем угодно.
— Я не говорил, что боюсь. Я сказал, мне трудно делать это. Трудно, потому что я люблю тебя и знаю: тебе очень не хочется мне отказывать, но ты должна учитывать не только мои желания, но и интересы своей страны. — Он улыбнулся. — Вот каково любить царицу. Однако не будь ты настоящей царицей, я не полюбил бы тебя.
За окном плыли розовые и пурпурные закатные облака. Римский закат — это настоящее цветное представление в небесах.
— Дни у вас тут совсем другие, — сказала я, указывая на облака. — У нас не бывает таких закатов.
— Мне стоило бы получше познакомить тебя с историей Рима, — сказал он. — У нас есть несколько священных предметов со времен основания города. Я мог бы показать их тебе, поскольку они хранятся в Регии. Может быть, тогда ты прониклась бы уважением к нашим древним обычаям!
Я рассмеялась.
— Древним обычаям!
— Не смейся, — сказал Цезарь. Я не могла определить, когда он серьезен, а когда нет. — Ты знаешь, Рим был основан моим предком Энеем после того, как тот бежал из горящей Трои. И он принес несколько вещей…
— Кто-нибудь должен описать это в стихах. Вам необходим свой римский Гомер, — заявила я. — Как ни странно, мы лишь тогда воспринимаем историю как реальность, когда она воплощается в камне монументов или в строках поэтов.
— Такова человеческая природа. Но если ты придешь завтра в Регию около девяти часов, я покажу тебе наши сокровища, благо в качестве великого понтифика являюсь их хранителем. Еще мне бы хотелось показать чертежи моего архитектора — планы библиотеки, театра и храма. Ты увидишь и начало Рима, и его будущее.
Его глаза засияли, и я снова почувствовала, сколь велика его любовь к родному городу.
— Конечно приду, — заверила я.
Он потянулся к своим сандалиям, когда в дверь просунулась взлохмаченная головка. Пухлые маленькие пальчики ухватились за косяк.
— Папа! — восторженно вскрикнул Цезарион и припустил вприпрыжку по коврам и подушкам.
Он протянул руки к Цезарю, а тот подхватил его и поднес к себе, лицом к лицу.
Сходство между их лицами было поразительным: профиль Цезариона, которому исполнилось полтора года, представлял собой миниатюрный профиль Цезаря. Никто бы не усомнился в том, чей это сын.
Цезарь заключил его в объятия и стиснул, как медведь. Малыш смеялся и повизгивал.
Потом Цезарь снова поднял сына вверх, так что пухленькие ножки болтались в воздухе.
— Узри нового человека, — сказал он. — Человека нового мира, созданного нами: Рим и Египет вместе, Запад и Восток едины. Одно гражданство, одно рождение, одна верность.
— Но не один язык, — сказала я на латыни.
— Не обязательно, — ответил он по-гречески. — Мы понимаем друг друга, используя наши родные языки.