Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
— И как же? — спросил Феодот.
Я почти забыла о нем — настолько затмевали его двое других советников.
— Что мы согласны помочь, но на это нужно время.
— Именно так ты только что ответила нам относительно твоего брака, — указал Потин. — Этим никого не одурачить.
— А я и не думаю никого дурачить, — ответила я как можно более величественно. — Существует множество причин для отсрочки брака — объективных, реально существующих препятствий. И неужели вы хотите сказать, что ваша просьба поскорее сочетаться браком с моим царственным братом — то же самое, что повеление Рима?
— Это не повеление… — начал Ахилла, но я оборвала его.
— Нам с
Они низко поклонились, хотя их лица помрачнели от досады и злости. Пятясь, советники вышли из зала. Я не жалела о своей резкости, ибо они вынудили меня. Я поняла, что время любезностей миновало.
И что мне необходимо обзавестись преданными сторонниками.
Ежедневно мне приходилось заниматься множеством мелочей. Погрузившись в их круговорот, легко было принять это за истинную суть правления и тем самым совершить недопустимую ошибку. Однако столь же недопустимо для настоящего правителя пренебрегать мелкими делами. Воистину, властвовать — великое и сложное искусство, и нет числа умениям, необходимым для правителя. Неудивительно, что так много людей не справляются с тяжким бременем власти.
Отцовские покои — самые пышные во дворце — до сих пор пустовали. Я стеснялась поселиться в них, пока не поняла, что это глупо. Если я буду жить там, я окажу дань уважения отцу. Кто, кроме меня, вправе претендовать на это?
Царские покои занимали верхний этаж алебастрового дворца. Они протянулись от северо-западной оконечности Локийского мыса — где окна смотрели на маяк через лазурные воды гавани — на юго-восток, к открытому океану. Морские ветры продували палаты насквозь, отчего ониксовые полы всегда были восхитительно прохладны, подобно сладкому фруктовому льду, которым мы лакомились летом. В залах играли лучи света. Они пересекали пол по мере того, как солнце проделывало путь от одного окна к другому, превращая апартаменты в большие солнечные часы. Ночью комнаты заливала луна. Море наполняло дворец столь щедрыми звуками, что пропадало всякое желание приглашать музыкантов и дополнять голос волн мелодиями человеческих инструментов. Воистину, царские покои казались волшебным воздушным чертогом.
Я бродила по ним и размышляла, что оставить как есть, а что изменить. Меня поразила страсть отца к собирательству. Чего только не было в его палатах: африканские кровати черного дерева, инкрустированные слоновой костью из страны Пунт; искусно сработанные металлические столы из Дамаска; разукрашенные подушки из Сирии; тканые ковры из Индии и шелковые занавеси с Дальнего Востока. Стояли расписные греческие вазы, канделябры из нубийского серебра и водяные часы из Рима. Из того, что делали в Египте, отец особенно ценил базальтовые статуэтки богов и тончайшие сосуды многоцветного стекла, которыми славились стеклодувы Александрии. Царские покои напоминали некий всемирный рынок, где собрались не обычные торговцы, но величайшие искусники, подлинные мастера своего дела. Прозрачные оконные занавески из белого шелка трепетали и хлопали на легком ветерке, словно старались высветить прекрасные вещи в разных ракурсах и показать их во всей красе.
Отцовская гардеробная — комната величиной с обычную залу для приемов — была битком набита хламидами, мантиями, сандалиями и плащами. Я улыбнулась, вспомнив, как он любил наряжаться для торжественных церемоний. Жаль, что его платья, в отличие от водяных часов, не могут перейти ко мне…
Тут я неожиданно почувствовала, что в комнате я не одна. Кто-то стоял за моей спиной. Я мигом обернулась и узнала знакомое лицо одной из дворцовых служанок.
— Я тебя не заметила, — сказала я. — Как тебя зовут?
— Хармиона, царица, — ответила та глубоким хрипловатым голосом. — Прости меня. Я не хотела тебя напугать.
— Ты была хранительницей царского гардероба?
— Да. Замечательная работа, — с улыбкой проговорила девушка, и я отметила ее не сильный, но отчетливый македонский акцент.
— Ты македонка? — спросила я.
На эту мысль наводила и ее внешность: рыжеватые волосы и дымчатые серые глаза.
— Да, царица. Его величество взял меня к себе на службу, когда гостил в Афинах. — Последовала скромная, почти неуловимая пауза. Мы обе знали, что Афины мой отец посетил после своего низложения, по пути в Рим. — Говорят, наши семьи состоят в дальнем родстве.
Хармиона мне понравилась. Не могу сказать точно — то ли меня очаровал ее голос, то ли манера держаться.
— Ну и каковы теперь твои планы? Вернешься в Афины или останешься здесь, при моем гардеробе?
Честно признаться, я остро нуждалась в хранительнице одежд. Нянька, занимавшаяся мною в детстве, в нарядах практически не разбиралась. От нее я выучилась лишь тому, что подпалины выводят молоком, а пролитое на тунику вино посыпают солью.
Хармиона расплылась в улыбке:
— Если сочтешь меня достойной, я буду безмерно счастлива остаться с тобой.
— Достойной? Уж если ты умела управляться со всем этим, — я обвела жестом поблескивавшие груды парчи и шелков, — то с моими платьями справишься без труда. Понять бы еще, что делать с отцовскими нарядами.
— Прибереги их, пока у тебя не родится сын, который сможет их носить.
— Ну, боюсь, это случится еще не скоро и все платья выйдут из моды.
— Напрасно боишься, царица. Парадные царские облачения не так быстро выходят из моды, как обычная одежда…
Что ни говори, в голосе ее заключалось какое-то волшебство — как будто перед тем, как произнести слово, она убаюкивала его в колыбели.
Так я начала подбирать мою личную свиту. Мардиана я предполагала назначить главным придворным писцом; в последнее время мы виделись редко, но дружба наша не ослабла. Олимпия, изучавшего в Мусейоне медицину, поджидало место моего личного врача. Я доверяла ему, и если он будет рядом, мне не придется опасаться отравы. Однако мне остро недоставало опытного военного, чтобы противопоставить его Ахилле. Среди воинов я друзей не имела. В моем распоряжении была македонская придворная гвардия, охранявшая дворец, однако три римских легиона, набранные преимущественно из здоровенных варваров, галлов и германцев, подчинялись собственному военачальнику, а египетскими полками командовал Ахилла. В случае конфликта, даже если все македонцы поддержат меня, численное превосходство останется за легионами и египтянами. Мне же останется лишь положиться на милость судьбы.
Глава 10
В седой древности Египет с востока и запада защищали непроходимые пустыни, и лежавшая в долине Нила страна была практически недосягаема для остального мира. Тогда к нашим границам приближались лишь бедуины, что пересекали западные пески на верблюдах. Теперь же целые армии могли подойти к нашим восточным границам из Сирии. Египет стал частью большого мира; если когда-то он существовал сам по себе, то теперь все крупные события в чужих землях непосредственно влияли на нас. Именно поэтому первый кризис, возникший во время моего царствования, зародился вовсе не в Египте.