Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
Однако как бы ни бурлил во мне гнев, я не позволяла ему взять верх. В моем сознании оскорбленные чувства вели спор с рассудком.
Я прибыла из Ашкелона, рискуя жизнью, чтобы получить аудиенцию у Цезаря. И мне это удалось. У меня состоялась приватная беседа с ним, и он согласился восстановить меня на троне вопреки брату и его советникам. Они казались мне опасными врагами, но в присутствии Цезаря они повели себя, как нашкодившие мальчишки. Им ясно дали понять, что сами по себе они ничего не значат. Выходит, я получила то, за чем пришла, — признание и политическую поддержку. Рассчитывать и надеяться на большее из-за одной ночи с моей стороны просто глупо.
Цезарь стоял, опершись на спинку кресла и склонив голову, так что я видела его лысеющую макушку. При свете дня Амон уже не был богом. И я не богиня — обычная женщина, которой нужен мужчина. Так повелось испокон веку, хотя для меня это было ново.
— Так оно и есть, — сказал Цезарь.
Мне потребовалась секунда, чтобы понять его ответ — и на мой молчаливый крик, и на произнесенные вслух слова.
— Тогда сделай меня единственной царицей! — воскликнула я. — С какой стати должна я его терпеть?
— Это ненадолго, — заверил он. — Но на данный момент необходимо. Должно сработать.
— Почему? — воскликнула я.
Он смерил меня долгим внимательным взглядом.
— Клеопатра. Как мне нравится звучание твоего имени!.. Ты прекрасно знаешь почему. И ты знаешь, что нам, властителям, порой приходится следовать букве закона. Хотя бы для того, чтобы потом отбросить его суть.
— Значит, публичное примирение неизбежно? — Я понимала, что говорю, как обиженный Птолемей, но ничего не могла с собой поделать.
— Да, — лаконично ответил он. — Вы с Птолемеем будете объявлены соправителями, противостоящие армии можно распустить, Потина освободить от… — Он остановился, будто только что припомнил незначительную мелочь. — Говорил я тебе, что отправил в изгнание Феодота? Такова моя награда.
Отправил в изгнание… влиятельнейшего вельможу… прогнал в мгновенье ока… Да, прихлопнуть человека для него проще, чем мне — убить муху, причем на его сандалии даже пятнышка не останется. Один щелчок, и человек исчез навеки, словно его и не было.
Я радостно рассмеялась.
— Ну наконец-то, моя Клеопатра, — промолвил Цезарь, быстро подошел ко мне и заключил в объятия. — И уж конечно, никакой Птолемей не будет твоим настоящим мужем. Им буду я. Как и обещал.
Он наклонился, поцеловал меня и заговорил так тихо, что мне едва удавалось разобрать слова.
— Мы с тобой родственные души, ты и я. Я знаю это. Я чувствую. Наконец-то нашлась женщина мне под стать, так что едва ли я захочу с тобой расстаться. Мы как две половинки граната — каждая идеально подходит к другой.
Я прильнула к нему. Я поверила ему, потому что хотела верить и считала, что поняла истинное значение его слов.
Пир приготовили на славу. Потин выполнил приказ Цезаря и устроил празднество для всех видных людей: сановников двора, главных писцов и библиотекарей, государственного казначея, жрецов Сераписа и Исиды, командующего македонской гвардией, послов, а также самых прославленных придворных лекарей, поэтов, риторов, философов и ученых. Над залом сверкали позолоченные стропила, а пол устилали лепестки роз, доставленных морем из Кирены — там растут лучшие розы, издающие самый нежный и тонкий аромат.
Стиснув зубы, я вытерпела брачную церемонию, прошедшую в верхних дворцовых покоях, продуваемых ветром с моря. Мы с Птолемеем принесли все положенные официальные обеты (я бормотала слова невнятно, надеясь, что это лишит их святости и силы) в присутствии Цезаря, Потина, Арсинои и младшего Птолемея. Как только обряд был совершен, я удалилась, чтобы переодеться к пиру.
Теперь Цезарь не может упрекнуть меня в том, что я не исполнила свою роль, думала я. Самое неприятное дело сделано.
В моих покоях меня встретила преданная Хармиона. Я не сознавала, как соскучилась по ней, пока не увидела знакомое лицо и не услышала, как она мурлычет себе под нос, складывая шелковые мантии и туники в мой гардероб.
— Ваше величество! — воскликнула она, не в силах одновременно задать тысячу вопросов, что были написаны на ее лице.
— Хармиона! О Хармиона! — воскликнула я и бросилась к ней.
Она смотрела на меня, сдерживая смех, и только тогда я сама обратила внимание на свой наряд — весьма непритязательный.
— Мне не хватило времени переодеться, — пояснила я. — Вчера меня доставили сюда на лодке и пронесли во дворец, завернув в ковер.
— Эта история уже известна всему городу. На улицах только о тебе и говорят. Как же я рада, что ты цела и невредима! А ведь до недавнего времени троица гнусных прихвостней твоего брата, эти напыщенные индюки, распускали слухи, будто тебя нет в живых.
— От троицы осталась пара, — сказала я.
— Цезарь?.. — Вопрос Хармионы застыл в воздухе.
— Выслал Феодота, — сказала я. — Он больше нас не побеспокоит.
— А ты видела Цезаря? — деликатно спросила она.
— Как известно всему городу, — сказала я ее же словами, — меня доставили прямо к нему в том самом ковре.
Она рассмеялась.
— Наверное, он был потрясен до глубины души.
— Может быть, но ничем потрясения не выказал. Ну, это долгая история, и я расскажу ее, когда будет время. А сейчас мне нужно по-царски нарядиться для пира, устроенного внизу. Постарайся сделать меня красавицей, достойной царства.
«Сделай меня красавицей, достойной любви», — хотелось мне сказать.
Но если имеешь дело с Цезарем, то приходится иметь дело с царствами, коронами и странами. Любовь, если она вообще приходит, следует за ними.
И вот я стояла у входа в огромный церемониальный зал, прислонившись спиной к прохладным панелям черного дерева. Я надела жемчуга из Красного моря и чувствовала себя окутанной лунным светом. Хармиона искусно вплела жемчужины в мои ниспадавшие по шее волосы, а самые крупные и ценные я вдела в уши, и они покачивались всякий раз, когда я двигала головой.