Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
Я почувствовала, как привязывают лодку. Потом наступила тишина: ничего, ни голосов, ни движения. Через некоторое время мне уже казалось, что я задыхаюсь. Плотно скатанный ковер не позволял наполнить легкие, а неподвижность раздражающе дезориентировала.
Должно быть, я либо заснула, либо впала в забытье, потому что совершенно ничего не помню до того момента, как пришла в себя от тряски. Ковер (и меня внутри него) куда-то несли. Я не знала, Аполлодор это или кто-то другой, и старалась расположиться естественно, чтобы ничто — за исключением веса — не выдало моего присутствия. Что касается тяжести, мы с Аполлодором заранее придумали объяснение: будто бы в ковер завернуты золотые сосуды в дар Цезарю.
Я пыталась вытянуться так, чтобы никакие подозрительные выпуклости не были заметны. Однако если бы я застыла слишком прямо, это выглядело бы неестественно, так что мне приходилось изгибаться в такт шагам, насколько позволял позвоночник.
Казалось, моя шея вот-вот хрустнет, а голова на каждом шагу ударялась о внутреннюю поверхность скатанного ковра. В сочетании с духотой это грозило самым настоящим обмороком; перед моими глазами уже вспыхивали звездочки.
Мы снова остановились. Я услышала тихие голоса, потом более громкие. Судя по тону, люди спорили.
Заскрипела дверь.
У меня перехватило дух. Голоса зазвучали снова. Я почувствовала, как меня положили на пол, и ощутила тянущее усилие, когда разрезали крепление. А затем внезапно кто-то дернул ковер за край, он развернулся, и я выкатилась наружу, на скользкий пол из оникса. Мне не сразу удалось опомниться и остановиться. Первое, что я увидела, — две мускулистые ноги в римских военных сапогах.
Я села, мой взгляд быстро взбежал верх по кожаным ремням облачения, по сверкающему панцирю, и я посмотрела в лицо стоявшего надо мной человека.
Лицо Цезаря.
Я знала его по бюстам и портретам. Они прекрасно передавали черты, однако ни один художник или ваятель не сумел запечатлеть ту сдержанную, грозную мощь, которой дышал весь его облик.
— Приветствую тебя, — произнес он.
Голос его был тихим — почти шепот, однако не тот шепот, как если бы Цезарь боялся подслушивающих. Нет, то был шепот человека, не имеющего нужды повышать голос, ибо окружающие и так напрягают слух, дабы уловить каждое его слово.
И все же я заметила промелькнувшую по его лицу тень удивления, полностью скрыть которое не удалось даже ему.
Он наклонился, взял меня за руку и помог встать, поражая своей спокойной уверенностью: ведь мне ничего не стоило ударить его ножом. Но вместо того я поднялась и оказалась с ним лицом к лицу.
Все мои страхи отступили, теперь стало не до них. Следовало сориентироваться в происходящем, а я еще нетвердо держалась на ногах после путешествия в ковре и едва справлялась с головокружением. Снаружи было темно, покои освещались масляными светильниками. Сколько прошло времени? Как долго мы ждали допуска к Цезарю? По-видимому, он сейчас один. Неужели это возможно?
— Подарок от царицы Египта, — промолвил Аполлодор, указывая на развернутый ковер.
Цезарь ступил на него, пригляделся и сказал:
— Но он не египетский.
— Зато я египтянка, — прозвучал мой ответ.
Цезарь воззрился на меня. Он смотрел так, будто сдерживал насмешливую улыбку.
— Ты тоже не египтянка, — сказал римлянин совершенно бесстрастно.
Невозможно определить, о чем он думал, но эта насмешливая бесстрастность не казалась холодной. В ней явно было что-то притягательное.
— Конечно, Цезарю известно, что наш род происходит из Македонии, но я царица Египта и впитала в себя дух своей страны.
— Так ли это?
Цезарь обошел меня вокруг, словно я была деревом, укоренившимся и растущим в его — моих — покоях. Ибо я поймала себя на том, что ощущаю себя незваной гостьей в собственном дворце.
— Тебе нравятся черепаховые двери в этой комнате? — спросила я гораздо смелее, чем чувствовала себя. — Мне они всегда нравились. Кто у кого в гостях, ты у меня или я у тебя?
Тут он рассмеялся, но лицо его сохранило особую настороженную сдержанность власти.
— Наверное, то и другое. Думаю, тебе придется просветить меня насчет подобных тонкостей. Я ведь всего лишь невежественный римский варвар.
Он сел, выбрав стул с твердой спинкой.
Я предпочла не реагировать на такие слова и вместо ответа сказала:
— Я прибыла по твоей просьбе.
Цезарь поднял бровь.
— Да, и откликнулась на нее очень быстро. Признаюсь, ты сумела произвести на меня впечатление. Сильное впечатление. — Он кивнул, подтверждая сказанное.
— Мне говорили, что ты ценишь скорость.
— Выше многого другого.
— А что еще ты ценишь?
— Фортуну. И смелость, позволяющую ее ухватить.
Он откинулся назад и скрестил загорелые мускулистые руки.
— Я слышала, ты игрок. Переходя Рубикон, ты сказал: «Жребий брошен».
— Ты о многом наслышана.
— И твоя отвага была вознаграждена, — продолжила я, хотя, по правде сказать, слышала я не так уж много, и на этом мои познания о нем почти заканчивались.
— Как, надеюсь, будет вознаграждена и твоя, — сказал он.
— И я надеюсь.
Наконец-то он улыбнулся.
— Смелость — сама по себе награда. Она дается лишь немногим избранным.
Я как будто слышала собственные мысли, чудесным образом произнесенные вслух другим человеком.
— Нет, но она и приноситнаграды. Многие дары достаются лишь тем, кому хватает смелости их взять.
— Довольно слов, — сказал он и сделал Аполлодору знак удалиться.