Дневники, письма. Воспоминания современников
Шрифт:
18.1.46 г. Воскресенье. Сегодня целый день читал С. Бородина «Дмитрий Донской». Хороший исторический роман. Учил «Амурские волны» – старинный вальс…
С надеждой смотрю вперед, на нашу практику. Хочется провести ее с максимальной пользой. Как быстро бежит время. Действительно: жизнь – река, молодость – водопад.
14.1.46 г. Скоро работать. Спецодежды нет. Есть она, но далеко, в Новосибирске. Завтра едем. Я поеду. Хочется посмотреть на Сибирскую столицу. Придя, съездил с мамой за углем.
Дорогой потерял душевное равновесие. Встречалось очень много знакомых, смотрят на меня в роли лошади, на мать, которая бежит сзади. Она одета была беднее и хуже любой нищей. Кругом заплаты, лохмотья. Я был спокоен, жутко спокоен, но внутри все кипело. Сказал маме, чтобы не помогала, и повез один, выбиваясь из сил, по этой проклятой, еще не торной дороге. Вез так, что во всем теле слышал сердце, его биение, прыганье. Мама еще пробормотала: «Родное дитё, а так командует». Мне стало больно и нехорошо. Приехал когда, все сбросил, смыл пот, пополоскался холодной водой, закурил и прошел в комнату. Только тогда заметил сидящего там Борьку Черникова. Как хорошо, что все прошло и я не затеял бузы. Поиграли с ним в карты. Он тоже едет в Новосибирск.
Сейчас 10 часов. Ложусь. Буду слушать «Хованщину» Мусоргского. Смотри, не засни, Вовка.
17.1.46 г. Два дня не писал. 15 января собирались ехать. Билет закомпостировать не было никакой возможности. Вчера пошел в депо. Ремонтировали паровоз ФД 20-2379. Этот паровоз ремонтируется бригадами сверхурочно. Вагонное депо сверхурочно ремонтирует 20 углярок. В Анжерке шахтеры рубают уголь сверхурочно. Все это в честь выборов пойдет в Москву. Едут 2 бригады. Как бы я хотел попасть кочегаром с этим поездом! Сегодня опять попробуем уехать в Новосибирск. Пожалуй, уедем. Привезем спецодежду, тогда можно будет смелее браться за грязь, мазут, масло, которые толстым слоем покрывают детали и инструменты. Нам ничего не заплатят, но делать буду все, что заставят. Такие-то дела.
20.1.46 г. Вчера приехали из Новосибирска. Я первый раз был в этом городе. Побродить не удалось, т. к. доставал краски, дюраль и прочее. Успел съездить на ипподромный рынок, купил мыла и назад. Театр оперы и балета не удалось посмотреть. Жалко. Ну, вокзал замечательный. Лучший в СССР и второй в мире (после Берлинского). Громадные залы ожидания, паркетные полы, два кинотеатра, рестораны и пр.
Вчера же проводили сеансы спиритизма. Я вообще-то не верю в спиритизм, но все-таки много еще загадочного, много. Дух Ломоносова меня обрадовал – умру в 1948 году (В.Ч. умер в 1984 г. – Е.Ч.) Спросил у Л. Толстого: «В чем смысл жизни?» Он ответил: «Мне не жить, а вам. Живите как нравится. Этого никто не знает». Интересно то, что объясняет это наука или нет. Едва ли.
Сегодня в депо. Ужасная грязь. Попалась работенка ужасная. Отваливали и ставили краны Эверластинга. Достойна многого работенка.
23.1.46 г. В депо разбомбил большой палец правой руки. Самое плохое то, что нельзя держать медиатор… Читаю книгу «Бетховен» А. Алыиванга. Что за человек жил! И вообще сейчас упадок музыки. Жили гении: Бетховен, Моцарт, Бах, Гайдн и пр. Сейчас же нет никого похожего по своим музыкальным творениям хоть сколько-нибудь на них. В нашей стране большое распространение получил песенный жанр, а в Америке – джазовая музыка…
Сегодня в депо не пошел. Починяю обувь. Вчера вечером опять спиритические сеансы. Блюдце здорово бегало. Черт его знает – я не верю… Вообще мне не улыбается умереть в 1948 году. Зачем тогда родиться, чтобы так рано кончить жить? Сколько трудностей, сколько усилий моих и других, и все это затем, чтобы умереть двадцатилетним. Сейчас редкое произведение литературы – понятно. Я много прочел. Я почти не жил, но почему-то различные случаи в жизни я воспринимаю, как знакомое и пережитое. Я заставляю себя стать человеком, но… Если я через два года умру? Это будет нехорошо. Можно сказать еще раз: жить хочется откровенно и нагло и, кроме того, хочется знать, чем это все кончится. Занятная штука жизнь. Это все я писал затем, чтобы записать и забыть, забыть до прочитывания (пройдет, может быть, год).
26.1.46 г…Я завалился спать. Отмороженные уши мешали. Мама заболела – стонала всю ночь. У нее слабый желудок. Все это от плохого питания. Сегодня сильный ветер с морозом. Хотели ехать за углем, но из-за болезни матери и холодной погоды не поехали… Лидку Черникову вчера видел. Не привезла очки. В гигиеническом магазине в Томске попеременно нет или оптика или света. Черт побери! Кругом и везде блаткомы, блатмейстеры. Блатобеспечение по формуле: «Ты – мне, я – тебе». Рабочие карточки не отовариваются. Когда это прекратится?!
На улице холодище. Сейчас, сидя в полудреме у жаркой печки, я вспомнил Красноярск – этот чудесный маленький город на берегах могучего Енисея. Когда я вспоминаю его улицы, сады, когда вспоминаю эти ночи поразительные, западающие в память минуты, когда вспоминаю время, проведенное в волнах Енисея, танцы и полные прелести встречи – меня начинает тянуть туда, словно на родину.
…Уж очень было хорошо. Идешь, бывало, по широкой мостовой, полный романтических грез, сжимая в кармане (на случай самозащиты) плоский свинцовый кастет, приятно оттягивающий пальцы.
Светает. Залезаешь в окно общежития, которое открываешь через форточку сложной системой рычагов, раздеваешься, закуриваешь и ложишься. Смежаешь веки, вспоминая недавнее; усмехаешься, посмотрев еще раз на коричневую кожу рук и вспоминаешь, как полчаса назад сравнивал эту кожу с ослепительно-белой кожей Мильчи, с которой полчаса назад сидели близко-близко, смотрели друг на друга, почти не говорили, и это не надоедало. Было хорошо. Будем надеяться, что будет лучше. Человек живет надеждой. Так что будем людьми. Рядом, тут же можно вспомнить и совсем другое, противоположное выше сказанному. Я спрыгнул в 5 км от Ижморской, вылез из сугроба, я увидел хвост поезда с красными глазами. Стоял мороз. Я побежал вдоль полотна, махая руками, чтобы согреться, выкрикивая нелепые звуки. Замерзшая твердая рукавица только царапала обмороженный нос. Я бежал, ничего не думая, механически подставлял под тело ноги. Понемногу отогрелся. Прибежал в Ижморскую – было довольно поздно, обежал несколько домов, откуда был выпровожен – я искал ночлега. Не теряя надежды, я стучался, просил, клялся, обещал. Все напрасно. Этот «гостеприимный» сибирский мужичок в известное время становится очень прижимистым, и горе путнику, не имеющему знакомых и оказавшемуся в моем положении. Все это продолжалось до тех пор, пока, набравшись наглости, я не зашел в довольно бедный дом, разделся, закурил и только тогда попросился переночевать. Не хочется вспоминать.
27.1.46 г. Читал Джека Лондона – «Дети мороза». Джек Лондон перестал на меня действовать так, как действовал 2–3 года назад. Тогда захватывал очень сильно: читал, не отрываясь от книги. Сейчас другое. Вот Есенина не стало. Его стихи, пропитанные меланхолией, грустью, считаются вредными для нашей молодежи, которая, находясь в таком впечатлительном возрасте, может, начитавшись его, пошатнуться и застыть в бесцельной хандре. А стишки его действительно могут пошатнуть человека… И он почти забыт, лет через 10–15 юноша будет удивленно таращить глаза, в недоумении переспрашивая: «Есенин? Нет, не слышал. А кто это такой?»