Дневники
Шрифт:
Мороз 11° сегодня. Исключительная зима. Ни одной оттепели не было.
Положение то же. Или, разве, подчеркнуто то же. Сов. Раб. и С. издают приказы, их только и слушаются.
В Кронштадте и Гельсингфорсе убито до 200 офицеров. Гучков прямо приписывает это "Приказу № 1". Адм. Непенин телеграфировал: "Балтийский флот, как боевая единица, не существует. Пришлите комиссаров".
Поехали депутаты. Когда они выходили с вокзала, а Непенин шел к ним навстречу, - ему всадили в спину нож.
Здесь, между "двумя берегами", правительственным и "советским",
Интеллигенция силой вещей оказалась на ЭТОМ берегу, т.е. на правительственном, кроме нескольких: 1) фанатиков, 2) тщеславцев,
3) бессознательных, 4) природно-ограниченных.
В данный момент и все эти разновидности уже не владеют толпой, а она ими владеет. Да, Россией уже правит "митинг" со всей его митинговой психологией, а вовсе не серое, честное, культурное и бессильное (ареволюционное) Вр. Пр-во. Пока, впрочем, не Россией, а лишь Петербургом правит; но Россия неизвестность...
Контакта с вооруженным митингом у нас, интеллигентов правительственной стороны, очень мало и через отдельных интеллигентов-выходцев, ибо они очень охраняют "тот берег".
Есть еще средняя часть, безвластная абсолютно: распыленные эс-эры, например. Они "туда" лишь вхожи. Большинство из них просто в ужасе, как Ив. Разумник и Мстиславский.
Но такое отсутствие контакта - преступная вещь. Сегодня нам в панике звонил Макаров: дайте знать в Думу, чтоб от Сов. Раб. Д. послали делегатов в Ораниенбаум, на автомобиле: солдаты громят тамошний дворец и никого не слушают.
Любопытно, что П. М. Макаров теперь правительственное лицо: Керенский сделал его комиссаром по охране дворцов (И. Н. Львов ушел, не желая проводить коренной реформы в ведомстве Двора; что, мол, за революция, лучше просто "беречь гнездо". Хорош. На его место хотят Урусова или Головина, Ф. А.). Но хорош и "правительственный" Макаров. Звонит, для контакта с Советом, - нам! Уж, кажется, ни в какой мере не "официальны". Мы бросились к М-х-у, сообщились с Думой через какую-то "комнату" и Тихонова;
потом, вечером, Тихонов зашел к нам в переднюю (видела его мельком) сказать, что все было исполнено.
Керенский ездил на днях в Зимний дворец. Взошел на ступени трона (только на ступени!) и объявил всей челяди, что "Дворец отныне национальная собственность", благодарил за сохранность в эти дни. Сделал все это с большим достоинством.
Лакеи боялись издевок, угроз; услыхав милостивую благодарность, - толпой бросились Керенского провожать, преданно кланяясь. Керенский был с Макаровым (который это и передавал сегодня вечером у нас). Когда они ехали из дворца в открытом автомобиле - им кланялись и прохожие.
Керенский - сейчас единственный ни на одном из "двух берегов", а там, где быть надлежит: с русской революцией. Единственный. Один. Но это страшно, что один. Он гениальный интуит, однако, не "всеобъемлющая" личность: одному же вообще никому сейчас быть нельзя. А что на верной точке только один - прямо страшно.
Или будут многие и все больше, - или и Керенский сковырнется.
Роль и поведение Горького - совершенно фатальны. Да, это милый, нежный готтентот, которому подарили бусы и цилиндр. И все это "эстетное" трио по "устройству революционных празднеств" (похорон?) весьма фатально: Горький, Бенуа и Шаляпин. И в то же время, через Тихоно Сухановых, Горький опирается на самую слепую часть "митинга".
К "бо-зарам" уже прилепились и всякие проходимцы. Например Гржебин, раскатывает на реквизированных автомобилях, занят по горло, помогает клеить новое, свободное, "министерство искусств" (пролетарских, очевидно). Что за чепуха. И как это безобразно-уродливо, прежде всего. В pendant к уродливому копанью могил в центре города, на Дворцовой площади, для "гражданского" там хороненья сборных трупов, держащихся в ожидании, - под видом "жертв революции". Там не мало и городовых. Офицеров и вообще настоящих "жертв" (отсюда и оттуда) родственники давно схоронили.
Дворцовую же площадь поковыряли, но, кажется, бросят: трудно ковырять мерзлую, замощенную землю; да еще под ней, всякие трубы... остроумно!
В России, по газетам, спокойно. Но и в Петербурге, по газетам, спокойно... И на фронте, по газетам, спокойно. Однако, Рузский просит прислать делегатов.
8 Марта. Среда.
Сегодня, как будто, легче. С фронта известия разноречивые, но есть и благоприятные. Советские "Известия" не дурного тона. Правда, есть и такие факты: захватным правом эсдеки издали № Сельского Вестника, где объявили о конфискации земли, и сегодня уже есть серьезные слухи об аграрных беспорядках в Новгородской губернии.
В типографии "Копейки" Бонч-Бруевич наставил пулеметов и объявил "осадное положение". Несчастная "Копейка" изнемогает. Да, если в таких условиях будут выходить "Известия", и под Бончем, то добра не жди. Бонч-Бруевич определенный дурак, но притом упрямый и подколодный.
Ораниенбаумский дворец как-будто и не горел, как будто это лишь паника Макарова и Карташева.
Бывают моменты дела, когда нельзя смотреть только на количество опасностей (и пристально заниматься их обсуждением). А я, на этом берегу, - ни о чем, кроме "опасности революции", не слышу. Неужели я их отрицаю? Но верно ли это, что все (здесь) только ими и заняты? Я невольно уступаю, я говорю и о "митинге" и о Тришке-Ленине (о Ленине
это специальность Дмитрия: именно от Ленина он ждет самого худого), о проклятых "социалистах" (Карташев), о фронте и войне (Д. В.), и о каких-то планомерных "четырех опасностях" Ганфмана.
Я говорю, - но опасностей столько, что если говорить серьезно обо всех, то уже ни минуты времени ни у кого не останется.
Честное слово, не "заячьим сердцем и огненным любопытством", как Карташев, следила я за революцией. У меня был тяжелый скепсис (он и теперь со мной, только не хочу я его примата), а Карташевское слово "балет" мне было оскорбительно.