Дневники
Шрифт:
Будет еще борьба. Господи! Спаси Россию. Спаси, спаси, спаси. Внутренне спаси, по Твоему веди.
В 4 ч. известие: по Вознесенскому едет присоединившаяся артиллерия. На немецкой кирке пулемет, стреляют в толпу.
Пришел Карташев, тоже в волнении и уже в экстазе (теперь не "балет"!).
– Сам видел, собственными глазами, Питиримку повезли! Питиримку взяли и в Думу солдаты везут!
Это наш достойный митрополит, друг покойного Гриши.
Войска - по мере присоединения, а присоединяются они неудержимо, - лавиной текут к Думе. К ним выходят, говорят. Знаю, что говорили речи Милюков, Родзянко и Керенский.
Контакт между Комит.
Страшно.
Приходят люди, люди... Записать всего нельзя. Они приходят с разных концов города и рассказывают все разное, и получается одна грандиозная картина.
Мы сидели все в столовой, когда вдруг совсем близко застрекотали пулеметы. Это началось в 5. Оказывается, пулемет и на нашей крыше, и на доме напротив, да и все ближайшие к нам (к Думе) дома в пулеметах. Их еще с 14 Протопопов наставил на всех высотах, даже на церквах (на соборе Спаса Преображения тоже). Алекс.-Невский участок за пулемет с утра подожгли.
Но кто стреляет? Хотя бы с нашего дома? Очевидно, переодетые - "верные", городовые.
Мы перешли на другую половину квартиры, - что на улицу. Но не тут-то было. Началось с противоположного дома, прямо в окна. Улица опустела. Затем прошла вооруженная толпа. Часть ее поднялась наверх, по лестнице, искать пулемет на чердаке. Весь двор в солдатах. По ним жарят. Мы меняли половины в зависимости, с какой стороны меньше трескотня.
Тут же явился Боря Бугаев (Андрей Белый.) из Царского, огорошенный всей этой картиной уже на вокзале (в Царском ничего, слухи, но стоят себе городовые).
С вокзала к нам Боря полз 5 часов. Пулеметы со всех крыш. Раза три он прятался, ложился в снег, за какие-то заборы (даже на Кирочной), путаясь в шубе.
Боря вчера был у Масловского (Мстиславского) в Ник. Академии. Тот в самых кислых, пессимистических тонах. И недоволен, и "нет дисциплины", и того, и сего... Между тем он - максималист. Я долго приглядывалась к нему и даже защищала, но года два тому назад стало выясняться, что эта личность весьма "мерцающая". Керенский даже ездил исследовать его "дело" на юг. Почему-то не довел до конца... Внешнее что-то помешало. Но из организации м. д.(Решительно не могу вспомнить сейчас (в 29 году), что это за организация "м. д.".) его исключили, ибо достаточно было и добытого.
А бедный Боря, это гениальное, лысое, неосмысленное дитя - с ним дружит. С ним - и с Ив. Разумником, этим, точно ядовитой змеей укушенным, - "писателем".
В 81/2 вечера - еще вышли "Известия". Да, идет внутренняя борьба. Родзянко тщетно хочет организовать войска. К нему пойдут офицеры. Но к Совету пойдут солдаты, пойдет народ. Совет ясно и властно зовет к Республике, к Учр. Собранию, к новой власти. Совет - революционен... А у нас, сейчас, революция.
Сидим в столовой - звонок. Три полусолдата, мальчишки. Сильно в подпитии. С ружьями и револьверами. Пришли "отбирать оружие". Вид, однако, добродушный. Рады.
Звонит Petit. В посольствах интересуются отношением "временного пр-ва" (?) к войне. Жадно расспрашивал, правда ли, что председатель Раб. Совета Хрусталев-Носарь.
Еще звонок. Сообщают, что "позиция Родзянко очень шаткая".
Еще звонок (позднее вечером). Из хорошего источника. Будто бы в Ставке до вчерашнего вечера ничего не знали о серьезности положения. Узнав - решили послать три хорошо подобранные дивизии для "усмирения бунта".
И еще позднее - всякие кислые известия о нарастающей стихии, о падении дисциплины, о вражде Совета к Думцам...
Но довольно. Всего не перепишешь. Уже намечаются, конечно, беспорядки. Уже много пьяных солдат, отбившихся от своих частей. И это Таврическое двоевластие...
Но какие лица хорошие. Какие есть юные, новые, медовые революционеры. И какая невиданная, молниеносная революция.
Однако, выстрел. Ночь будет, кажется, неспокойная.
Р. S. Позднее ночью.
Не могу, приписываю два слова. Слишком ясно вдруг все понялось. Вся позиция Комитета, вся осторожность и слабость его "заявлений" - все это вот отчего: в них теплится еще надежда, что царь утвердит этот комитет, как официальное правительство, дав ему широкие полномочия, может быть, "ответственность" - почем я знаю! Но еще теплится, да, да, как самое желанное, именно эта надежда. Не хотят они никакой республики, не могут они ее выдержать. А вот, по-европейски, "коалиционное министерство" утвержденное Верховной Властью...
– Керенский и Чхеидзе? Ну, они из "утвержденного"-то автоматически выпадут.
Самодержавие так всегда было непонятно им, что они могли все чего-то просить у царя. Только просить могли у "законной власти". Революция свергла эту власть - без их участия. Они не свергали. Они лишь механически остались на поверхности, - сверху. Пассивно явочным порядком. Но они естественно безвластны, ибо взять власть они не могут, власть должна быть им дана, и дана сверху; раньше, чем они себя почувствуют облеченными властью, они и не будут властны.
Все их речи, все слова я могу провести с этой подкладкой. Я пишу это сегодня, ибо завтра может сгаснуть их последняя надежда. И тогда все увидят. Но что будет?
Они-то верны себе. Но что будет? Ведь я хочу, чтоб эта надежда оказалась напрасной... Но что будет?
Я хочу, явно, чуда.
И вижу больше, чем умею сказать.
1 марта. Среда.
С утра текут, текут мимо нас полки к Думе. И довольно стройно, с флагами, со знаменами, с музыкой. Дмитрий даже сегодня пришел в "розовые тона", в виду обилия войск дисциплинированных.
Мы вышли около часу на улицу, завернули за угол, к Думе. Увидели, что не только по нашей, но по всем прилегающим улицам течет эта лавина войск, мерцая алыми пятнами. День удивительный: легко-морозный, белый, весь зимний - и весь уже весенний. Широкое, веселое небо. Порою начиналась неожиданная, чисто внешняя пурга, летели, кружась, ласковые белые хлопья и вдруг золотели, пронизанные солнечным лучом. Такой золотой бывает летний дождь; а вот и золотая весенняя пурга.
С нами был и Боря Бугаев (он у нас эти дни). В толпе, теснящейся около войск, по тротуарам, столько знакомых, милых лиц, молодых и старых. Но все лица, и незнакомые, - милые, радостные, верящие какие-то... Незабвенное утро, алые крылья и марсельеза в снежной, золотом отливающей, белости...
Вернулись домой со встретившимся там Мих. Ив. Туган-Барановским. Застали уже кучу народа, студентов, офицеров (юных, тоже недавних студентов, когда-то из моего "Золотого Кольца").
Уже ясно, более или менее, для всех то, что мне понялось вчера вечером насчет Комитета. Будет еще яснее.