Дневники
Шрифт:
Интересен инцидент в Купеческой управе. Было много гостей, между прочим, Шебеко. Булочкин сказал официальную речь. Doumergue (ничего не понял) отвечал. Этим должно было кончиться. Но через толпу пробрался Рябушинский, вынул из кармана записку и хорошо прочел резкую французскую речь. Нация во вражде с правительством, пр-во мешает нации работать и т.д. И что заем не имеет успеха.
Doumergue "avait un petit air absent", a Шебеко страшно злился. Тотчас по всем редакциям телефон, чтоб не только не печатать речи Рябушинского, но даже не упоминать его фамилии. Doumergue не знал, кто Рябушинский,
После этой длинной записи о старых уже делах (но как характерно!) возвращаюсь к сегодняшнему дню.
Утром говорили, что путиловцы стали на работу, но затем выяснилось, что нет. Еду по Сергиевской, солнечно, морозно. Вдали крики небольших кучек манифестантов. То там, то здесь.
Спрашиваю извозчика:
– А что они кричат?
– Кто их знает. Кто что попало, то и кричит.
– А ты слышал?
– Мне что. Кричат и кричат. Все разное. И не поймешь их.
Бедная Россия. Откроешь ли глаза?
25 Февраля. Суббота.
Однако, дела не утихают, а как будто разгораются. Медленно, но упорно. (Никакого систематического плана не видно, до сих пор; если есть что-нибудь то небольшое, и очень внутри).
Трамваи остановились по всему городу. На Знаменской площади митинг (мальчишки сидели, как воробьи, на памятнике Ал. III). У здания Гор. Думы была первая стрельба - стреляли драгуны.
Пр-во, по настоянию Родзянко, согласилось передать продовольственное дело городскому управлению. Как всегда - это поздно. Риттих клялся Думе, что в хлебе недостатка нет. Возможно, что и правда. Но даже если... то, конечно, и это "поздно". Хлеб незаметно забывается, забылся, как случайность.
Газеты завтра не выйдут, разве "Новое Время", которое долгом почтет наплевать на "мятежников". Хорошо бы, чтобы они пришли и "сняли" рабочих.
Все-таки я еще не знаю, чем и как может это (хорошо) окончиться. Ведь 1905-1906 год пережили, когда сомнения не было, что не только хорошо кончится, но уже кончилось. И вот...
Но не забуду: теперь все другое. Теперь безмернее все, ибо война безмерная.
Карташов упорно стоит на том, что это "балет", - и студенты, и красные флаги, и военные грузовики, медленно двигающиеся по Невскому за толпой (нет проезда), в странном положении конвоирующих эти красные флаги. Если балет... какой горький, зловещий балет! Или...
Завтра предрекают решительный день (воскресный). Не начали бы стрелять во всю. А тогда... это тебе не Германия, и уже выйдет не "бабий" бунт. Но я боюсь говорить. Помолчим.
Интересно, что правительство не проявляет явных признаков жизни. Где оно и кто, собственно, распоряжается - не понять. Это ново. Нет никакого прежнего Трепова - "патронов на толпу не жалеть". Премьер (я даже не сразу вспоминаю, кто у нас) точно умер у себя на квартире. Протопопов тоже адски пришипился. Кто-то, где-то что-то будто приказывает. Хабалов? И не Хабалов. Душит чей-то гигантский труп. И только. Странное ощущение.
Дума - "заняла революционную позицию..." как вагон трамвая ее занимает, когда поставлен поперек рельс. Не более. У интеллигентов либерального толка вообще сейчас ни малейшей связи с движением. Не знаю, есть ли реальная и у других (сомневаюсь), но у либерало-оппозиционистов нет связи даже созерцательно-сочувственной. Они шипят: какие безумцы! Нужно с армией! Надо подождать! Теперь все для войны! Пораженцы!
Никто их не слышит. Бесплодно охрипли в Думе. И с каждым нарастающим мгновением они как будто все меньше делаются нужны. ("Как будто!" А ведь они нужны!).
Если совершится... пусть не в этот, в двадцатый раз, - опоздавшим либералам солоно будет это сознание. Неужели так никогда и не поймут они свою ответственность за настоящие и... будущие минуты?
В наших краях спокойно. Наискосок казармы, сзади казармы, напротив инвалиды. Поперек улицы шагает часовой.
Вместо Беляева назначен ген. Маниковский.
26 Февраля. Воскресенье.
День чрезвычайно резкий. Газеты совсем не вышли. Даже "Новое Время" (сняли наборщиков). Только "Земщина" и "Христианское Чтение" (трогательная солидарность!).
Вчера было заседание Гор. Думы. Длилось до 3-х час. ночи. Председательствовал Базунов. Превратилось в широкое политическое заседание при участии рабочих (от кооперативов), попечительств и депутатов. Говорил и Керенский. Постановлено было много всяких хороших вещей.
Сегодня с утра вывешено объявление Хабалова, что "беспорядки будут подавляться вооруженной силой". На объявление никто не смотрит. Взглянут - и мимо. У лавок стоят молчаливые хвосты. Морозно и светло. На ближайших улицах как будто даже тихо. Но Невский оцеплен. Появились "старые" казаки и стали с нагайками скакать вдоль тротуаров, хлеща женщин и студентов. (Это я видела также и здесь, на Сергиевской, своими глазами).
На Знаменской площади казаки вчерашние, - "новые" - защищали народ от полиции. Убили пристава, городовых оттеснили на Лиговку, а когда вернулись их встретили криками: "ура, товарищи-казаки!"
Не то сегодня. Часа в 3 была на Невском серьезная стрельба, раненых и убитых несли тут же в приемный покой под каланчу. Сидящие в Евр. Гост. заперты безвыходно и говорят нам оттуда, что стрельба длится часами. Настроение войск неопределенное. Есть, очевидно, стреляющие (драгуны), но есть и оцепленные, т.е. отказавшиеся. Вчера отказался Московский полк. Сегодня, к вечеру, имеем определенные сведения, что - не отказался, а возмутился - Павловский. Казармы оцеплены и все Марсово Поле кругом, убили командира и нескольких офицеров.
Сейчас в Думе идет сеньорен-конвент, на завтра назначено экстренное общее заседание.
Связь между революционным движением и Думой весьма неопределенна, не видна. "Интеллигенция" продолжает быть за бортом. Нет даже осведомления у них настоящего.
Идет где-то "совет рабочих депутатов" (1905 год?), вырабатываются будто бы лозунги... (Для новых не поздно ли схватились? Успеют ли? А старые 12-ти-летние, сгодятся ли?).
До сих пор не видно, как, чем это может кончиться. На красных флагах было пока старое "долой самодержавие" (это годится). Было, кажется, и "долой войну", но, к счастью, большого успеха не имело. Да, предоставленная себе, не организованная стихия ширится, и о войне, о том, что, ведь, ВОЙНА, - и здесь, и страшная, - забыли.