Дневники
Шрифт:
Они "упустили" как Финляндию, так и все прибалтийские кусочки. И не взяв силой, подходят с "мирами": им "хоть мытьем, хоть катаньем" - все равно. Увернувшиеся маленькие государства, влюбленные в "независимость", идут на "мир" - что же им делать? Хитрое "мирное" завоевание, когда-то еще будет, они глаза закрывают. Может и не сейчас, а пока - "независимость". Если же, не дай Бог, белые
Все соседи, большие и маленькие, при таком положении, не могут содействовать белым, должны, естественно, стоять за большевиков, сегодня.
Это практический результат. Но сам внутренний корень таких "непризнаний" стар, глуп, гнил. Не говоря даже о Польше и Финляндии (еще бы!) - но вот эти все Литвы, Латвии и т.д., "прибалтийские пуговицы", как я их называю без всякого презренья, - да почему им, в конце концов, не быть самостоятельными? Если они хотят и могут, - какое "патриотическое" русское чувство должно, смеет против этого протестовать? Царское чувство - пожалуй, чувство людей с седой и лысой душой, все равно близкой к гробу.
Вот эти седые и лысые души губят Россию, как и себя. Не раз, не два - все время!
А мы, отсюда, мы, знающие, и уж конечно, не менее русские, чем все это, по своему честное, старье - мы не только не боимся никакого "расчленения" царской России: мы хотим этого расчленения, мы верим, что будущая Россия, если станет "собираться", то на иных принципах, и в тех пределах, в каких позволит новый принцип.
Это будущее. А сейчас, кроме того, как не радоваться каждому клочку земли, увернувшемуся из-под власти большевиков? Да если б Смоленская губерния объявила себя независимой, свергла комиссаров и пожелала самоопределиться - да пусть, с Богом самоопределяется, управляется, как может,
– только бы не большевиками! Почему "не патриотично" признавать ее? Требовать, чтобы не смела освобождаться от большевиков? Этот дикий "патриотизм" в сущности ставит знак равенства между Большевизией и Россией (в их понятии). "Не признаем частей, отделившихся от России!" - читай: от большевиков. Безумие. Бесчеловечность.
Не могу больше писать. Не знаю, когда буду писать, Не знаю, что еще... Потом?
А сегодня опять с "человечиной". Это ядение человечины случается все чаще. Китайцы не дремлют. Притом выскакивают наружу, да еще в наше поле зрения, только отдельные случаи. Сколько их скрытых...
Я стараюсь скрепить душу железными полосами. Собрать в один комок. Не пишу больше ни о чем близком, маленьком, страшном. Оттого только об общем. Молчание. Молчание...
Это последняя запись "Серого Блокнота". На другой день, в среду, 24 Декабря 1919 года, совершился наш отъезд из Петербурга с командировками на Г., а затем, в Январе 1920 г.
– переход польской границы.
Мучительные усилия и хлопоты, благодаря которым мог осуществиться наш отъезд из Петербурга, затем побег - не отражены в записи последних дней по причине весьма понятной. Хотя маленький блокнот не выходил из кармана моей меховой шубки, а шубку я носила, почти не снимая, - писать даже и то, что я писала, было безумием, при вечных повальных обысках. У меня физически не подымалась рука упомянуть о нашей последней надежде - надежде на освобождение.
Дневник в Совдепии, - не мемуары, не воспоминания "после", а именно "дневник", - вещь исключительная; не думаю, чтобы их много нашлось в России, после освобождения. Разве комиссарские. Знаю человека, который, для писания дневника, прибегал к неслыханным ухищрениям, их невозможно рассказать; и не уверена все-таки, сохраняется ли он до сих пор.
Впрочем, - нужно ли жалеть? Не сделалась ли жизнь такою, что "дневник", всякий, - дневник мертвеца, лежащего в могиле?
Я знаю: и теперь, за эти месяцы, в могиле Петербурга ничто не изменилось. Только процесс разложения идет дальше, своим определенным, естественным, известным всем, путем.
Первая перемена произойдет лишь вслед за единственным событием, которого ждет вся Россия, - свержением большевиков.
Когда?
Не знаю времен и сроков. Боюсь слов. Боюсь предсказаний, но душа моя, все-таки, на этот страшный вопрос "когда"?
– отвечает: скоро.
3 Октября, 1920 г. Варшава.
Автор.