Дневники
Шрифт:
Могилы были все старые, потёртые, забытые, покосившиеся и как будто одноликие.
– «Все будут одинаковы в гробу. Так будем хоть при жизни разнолики!» Знаешь эти слова Бродского?
– Это о ком?
– О личности, тем более творческой. Творчество побеждает смерть.
Ноги нас куда-то несли, несли мимо могил. И хотелось сказать им: «Остановитесь, здесь мгновение, здесь тот, кого мы ищем».
Наконец, мы увидели могилу А.П. Сумарокова. У неё уже были цветы. От нас тоже были положены две розы. Давайте же помнить наших писателей-классиков, отцов литературной словесности.
Как не помянуть известного философа, друга А.С. Пушкина П.Я. Чаадаева. Его могила оказалась близко.
– «Мы ждём с томленьем упованья Минуты вольности святой», – написал ему Пушкин.
– Да, каждый писатель – он и священнослужитель.
– И Шмелёв, он-то православный писатель. Сколько у него рассказов на церковную тему? Пойдём к нему.
– Освободи душу мою – так поют монахи. Я слышу их голос.
– А мне чудится Рим. Здесь его часть, где живёт вечный гений и перерождается «Я».
– Это перерождение «Я» как постоянный вылет шмеля из земли весной, когда он превращается из куколки в особь.
– «Все будем одинаковы в гробу. Так будем хоть при жизни разнолики».
– Да, у каждого человека свои знаки или приметы. И опознать судьбу можно по знакам. Богоносные приметы, как мгновения, проявляются внезапно, только надо уметь опознать их.
– А смерть – это тоже знак и миг.
– «Боюсь не смерти я. О нет. Боюсь исчезнуть совершенно», – сказал Лермонтов… Где же могила Шмелёва?
Среди сухих веток и худосочных кустов мы отыскали семейное захоронение Шмелёвых. На фотографии писатель был совсем юным, со своими родителями. Рядом в могиле лежала и его жена.
– Розы им обоим, по две каждому.
…В церковь мы зашли, когда Донскую икону Божией Матери уже вынесли. К ней расстелили ковёр, постепенно собирались богомолки, верующие, казаки и солдаты.
Я дала Славе иерусалимскую свечу и такую же взяла сама. Сразу вспомнила свой маленький серебряный крестик, купленный в Иерусалиме, такой маленький, с тонким изображением Христа, точно стёртым, как на самом изношенном крестике. Я представила старые крестики, оставленные моей прабабушкой. Один был медный, и голова Иисуса была как золотистое зёрнышко или росинка. А другой, железный, крестик напоминал старое деревянное бревно с перекладиной, и умерший Иисус повис на ней, раздвинув ноги, поникший, без сил. Когда я смотрела на них, я думала, вот единственная вещь, которая осталась на память от моих предков. Казалось, за теми крестами была прожитая жизнь, полная божьего промысла, с которым познали цену креста, что нёс сам Иисус. Но Бог-отец любил своего сына. Иисус чувствовал это, даже умирая на кресте. Из-за этой любви он воскрес. Это величайший знак. Знак о жизни вечной, который, как мощная рука, вытягивает из болота заблуждений и потерянности, который утверждает самую настоящую жизнь.
Надо уметь видеть божественные знаки, чтобы получить божью благодать. Это большой дар. И Шмелёв хотел сказать об этом в своих рассказах и повестях. Это и «Богомолье», где знаки преследуют повсюду и помогают в нужную минуту, и «Неупиваемая чаша», где Анастасия, с лица которой рисовали икону, точно отмечена Богом.
Я прошла к Донской иконе Богоматери и помолилась ей. Рядом стоял низкорослый старец-кудесник с обвитой вокруг головы лентой и держал большой деревянный крест.
– Какой сегодня праздник? – спросил его Слава.
– Праздник завтра. День Донской Богоматери. А сегодня отпевают.
– Мы придём завтра, на праздник, завтра первое сентября.
31.08.11
Не в силе Бог, а в правде
Не знаю, что толкнуло меня вспомнить о ней, то ли греховность, то ли чувство вины и стремление покаяться. Но только я подумала, что Бог – это сначала правда, а потом – слова. Об этом странная история Инги.
У Инги всё было не так в жизни.
– Ну что мы за люди такие, одна невезуха. У меня и подруги все такие. Не сложилась у них судьба. Вот и ушли в монастырь, – говорила Инга.
Я сидела у неё в новой квартире, на Беляево, и поражалась, какую грязь она развела в ней. Мебель стояла поперёк комнаты, везде были разбросаны вещи. На кухне гора немытой посуды.
«Что за Федорино горе?» – думала я.
– Помоги мне, – попросила она и поставила свечку в кусок чёрного хлеба, – я хочу быть юродивой.
– Да ты что? Разве можно в твоём возрасте на себе ставить крест? У тебя всё впереди. У тебя есть любимый человек?
– Есть, Гарри. Но мать его не любит. Только и слышу от неё, что я труебель. А Гарри всё понимает, что она его не любит. Но он без меня не может. Он несчастен. Недавно с горя выпил и начал выкобениваться. Говорил такие гадости мне! Я так не люблю, когда он выкобенивается. Не могу я терпеть такую жизнь, не могу. Лучше буду юродивой, пойду по свету людям помогать. Может, от меня какая и польза будет. Я всегда хотела иметь детей. Только их у меня нет. Что же ещё мне остаётся делать?
– Я тоже хочу иметь детей. Я тоже в отчаянье. Все в моём возрасте имеют взрослых детей, а я всё никак.
– Ну знаешь ли! У каждого свой возраст, – серьёзно сказала Инга.
– Что ты мне говоришь? Подумай лучше о себе. Ты же меня старше.
Инга задумалась и сказала:
– Видишь, у меня в ухе родинка. Это знак. Если не юродивой, то буду серой ведьмой. Она невредная. А ты за меня свечку поставь в церкви, вспомни меня. Моя святая мученица – Ия.
– Да ты всё выдумываешь. Это твоё отчаянье. Откуда в тебе столько путаного?
– От любви. Я любила, и мне изменили. Но продолжают от меня требовать, спрашивать. А я от обиды выдернула бы пук волос у своей соперницы, чтоб хоть совесть имела. Что же? Она теперь богатая.
– Не злись.
– Да, из меня выйдет настоящая ведьма.
– О твоей душе действительно надо помолиться. А всё это оттого, что ты одна. Но держись, будь крепкой, сильной женщиной. И тогда не будет у тебя ни сомнений, ни потерянности. А всё-таки грязь в квартире – нехорошо. Не опускайся из-за своего горя.
– Я всё понимаю, всё понимаю. Да что слова? Лучше скажи мне на ухо, что ты меня любишь.
Я немного смутилась, но сделала, что Инга просила. Потом я ушла, думая, что Инга послушает мои слова.
В следующий раз, когда я была у неё на квартире по её просьбе, я ужаснулась ещё больше. Входная дверь была не заперта. В углу на смятой постели лежала Инга с огромным фингалом на глазу и не отвечала мне. От неё сильно пахло потом. Глаза были выпуклы, шея опухшая. Я пришла в ужас.
– До чего ты себя довела? За что ты себя казнишь?