«Дней минувших анекдоты...»
Шрифт:
В 1911 году у моих родителей родилась дочь, точная копия моего отца, названная, по немецкому обычаю тремя именами Елизавета Александра Мария fon Gonop, после чего супруги приехали в Тифлис, где Елизавету крестили еще раз (фото 32), и она имела двойную фамилию — баронесса fon Gonop-Алиханова. Фамилия «Gonop» осталась только на этом документе.
Моя мать — высокая, ростом 167 сантиметров, на пять сантиметров выше папы, красавица баронесса понравилась всем нашим родственникам.
В 1915 году Лилли подарила отцу наследника, которого в честь деда назвали Михаилом, а в феврале 1917 года родился я…
Нам всем прочили блестящее будущее. Но ошибся дед, ошибся мой демократически
Однако вернемся в 1923 год. Стояние на коленях и молитвы не принесли успеха. Наша квартира из одиннадцати комнат понравилась Лаврентию Берия, и он вселился в нее, «приватизировав» заодно и нашу мебель. Берия был человек небольшого роста, с пролысиной, ходил в пенсне, носил галифе, косоворотку с поясом. При ходьбе несколько задирал голову.
Этажом выше в трехкомнатной квартире жил сотрудник персидского посольства. Отец ему отказал, и мы вселились в эту квартиру.
Мой наивный, почитывающий Маркса отец написал прокурору Грузии жалобу на Берию, в которой сетовал на то, что у его семьи отобрали-де не «средства производства» (как это следует по учению основоположников), а мебель, картины, ковры, библиотеку и прочее. Видимо, не знавший еще, что собой представляет Берия, прокурор (если мне не изменяет память, по фамилии Тиканадзе) посчитал реквизицию незаконной. Тем временем моя очень демократичная мать, считавшая распределение земных благ поровну справедливым деяньем, успела «подружиться» с Ниной — женой Берии, стала учить ее немецкому языку и обмениваться гастрономическими сувенирами (у нас даже одно из блюд получило название «лобио а ля Берия» — разваренная фасоль, которая была так наперчена, что никто из нас есть ее не мог). Мама показала Лаврентию Павловичу резолюцию прокурора. Берия усмехнулся и разрешил забрать кое-что из ненужной ему мебели, чтобы было на чем сидеть, есть и спать, и сказал: «Можете жаловаться на меня дальше. Остальное я оставляю себе».
Тогда на семейном совете было решено пойти к председателю ЦИК Филиппу Махарадзе. Он встретил мою мать очень любезно, осведомился, дома ли супруг и как его здоровье, здоровы ли дети… А в заключение он сказал: «Значит так: муж дома, здоров, дэты дома, ви я вижу прэкрасно виглядитэ, и ви еще жалуетес на Берия?» (фото 34).
Напротив нашего дома в доме № 15 по Сергиевской улице в подвале была устроена тюрьма ЧК. Перед подвальными отдушинами, которые выходили на улицу, были установлены деревянные щиты, вдоль которых, сменяя друг друга, круглые сутки ходили часовые. По ночам к дому подъезжал открытый грузовик, в него заталкивались заключенные, которых увозили на расстрел. Лет двадцать пять назад при рытье котлована было обнаружено место массового захоронения этих несчастных, расстрелянных на обрыве у речки Вере (сейчас на этом месте стоит жилой дом сотрудников университета).
Я помню, что отец выговаривал маме за излишнее любопытство и просил ее не выходить на балкон и не смотреть на обреченных.
Учитывая, что массовый террор против меньшевиков и интеллигенции уже был раскручен «на полную катушку», не говоря уже о том, что мы были семьей бывших капиталистов, следовало оценить мрачное остроумие председателя ЦИК тов. Махарадзе.
Впрочем, Берия недолго довольствовался столь «скромной» квартирой, ему захотелось «улучшить жилищные условия». Он вскоре переехал в специально построенный дом для ответственных работников ЧК на улице Каргановской (в нем и сейчас живут
Любопытно, что в газете «Совершенно секретно» в № 9 за 1990 год вдова Берии Нина Гегечкори сообщает корреспонденту, что в Тифлисе они жили бедно. Нет сомнения, что и остальные ее откровения столь же «правдивы».
Переехав, Берия передал нашу квартиру своему заму — чекисту Левану Гогоберидзе, отцу известного кинорежиссера Ланы Гогоберидзе. Вскоре и Леван Гогоберидзе тоже «улучшил свои жилищные условия» и съехал, а вскоре был расстрелян. Нашу квартиру занял некто Акимов, женатый на сестре видного деятеля компартии Грузии Шалвы Элиава, который совместно с Орджоникидзе ввел в Грузию Красную Армию и подписал известную телеграмму Ленину: «Над Тифлисом реет Красное знамя…»
Акимов, однако, не успел воплотить свойственное коммунистам заветное желание «улучшить жилищные условия», поскольку наступила пора репрессий и Берия за короткое время расстрелял всех любителей занимать армянские особняки, как, впрочем, и большинство тех, кому эти квартиры и особняки принадлежали.
В конце концов социальная справедливость восторжествовала и в нашу квартиру водворился детский сад.
Об этих сменяющих друг друга, гебистских заселениях в наш родовой дом моя дочь Лилли рассказала известному кинорежиссеру Отару Иоселиани, когда она снималась в эпизодах его первого фильма «Жил певчий дрозд».
Много лет спустя на основе рассказа моей дочери Иоселиани снял художественный фильм — «Разбойники. Глава седьмая». Местом съемок этого седьмого фильма Иоселиани как раз и стал наш родовой дом. В кино, как это когда-то было на самом деле, чекисты с семьями, сменяя друг друга, въезжали в нашу просторную квартиру — порой на кухне еще жарилась яичница. Довольные новоселы с удовольствием доедали эту яичницу, предварительно расстреляв тех чекистов, которые незадолго до этого разбили яйца на сковородку.
Этот фильм Иоселиани демонстрировался на кинофестивале в Сан-Франциско, где мне — спустя семьдесят лет! — снова довелось пережить историю моего детства.
Впрочем, высокие руководители коммунистической партии тогда еще не предвидели для себя столь пагубных последствий и продолжали повсеместно нарушать декларации и лозунги, под которыми они захватили власть. Сколько же их, шустрых экспроприаторов, селилось вокруг нас: Гриша Енукидзе (родственник Авеля), Поликарп Бахтадзе, Шура Манташев, Шатиров, Кочаров. Напротив, в дом № 11, въехал родственник Булата Окуджавы — тоже видный коммунист — с сыном Кукури, который был моим товарищем, Еркомаишвили с сыном Володей (он ухаживал за моей сестрой) и двумя дочерьми. В № 17 жил азербайджанский деятель компартии Гаджинский с многочисленным семейством, за углом, на улице Энгельса, жил хромой красавец Саша Гегечкори, на Лермонтовской улице жил еще один видный деятель Иванов-Кавказский…
Кажется, никому из первых коммунистов Грузии, кроме Филиппа Махарадзе и Михи Цхакая, который переселился в Москву и впоследствии стал нашим соседом в «большом сером доме на набережной», не пришлось умереть своей смертью. Еркомаишвили, когда за ним пришли чекисты, застрелился. Кочаров повесился на спинке кровати, Гаджинский повесился в тюрьме на подтяжках (возможно, не без чужой помощи), некоторые погибли в автокатастрофах, вероятнее всего, подстроенных, большинство из них расстрелял Берия…