Дни барабанного боя
Шрифт:
В три часа ночи Смит получил первоначальное заключение экспертов из Куантико. Около десятка людей оставило в коттедже отпечатки пальцев. В большинстве своем они принадлежали Уэстборну, Шарлотте Лейн, Холленд Тайло, Лэмонту Флемингу и тем двум агентам, что обыскивали коттедж, а потом несли охрану снаружи. Но кому принадлежит отпечаток одной ладони, установить не удалось.
Смит отложил заключение в сторону.
В четыре сорок пять фотофакс выдал первые крупноплановые снимки трупов и ран. Патолог больницы Джона Гопкинса присовокупил записку о характере порезов: они были
Смит ожидал и этого.
Он велел секретарше не соединять его ни с кем в течение пяти минут. Взял сообщения из Куантико и из больницы, положил их рядом на голом рабочем столе и стал читать оба. Он вглядывался в слова, покуда не извлек из них все, что возможно.
В одиннадцать тридцать по лондонскому времени Смит связался со Скотленд-Ярдом. Услышал приветствие Дики Венеблза, произнесенное с сильным акцентом, и подумал, что этому краснолицему йоркширцу, главе отдела по борьбе с терроризмом, телефон постоянно не дает покоя.
— Сочувствую, Уайетт, — сказал Венеблз. — Здесь вещают о случившемся у вас по всем телеканалам.
— С дурными вестями всегда так. Послушай, Дики, окажи мне любезность. Дело срочное. У меня есть отпечаток и фотографии ран. Можешь сверить их по своей картотеке?
— Думаешь, след ведет сюда? — сдержанно спросил Венеблз.
— Тут есть один штрих, памятный по нашей ноябрьской конференции. Я отказываюсь верить, но...
— Передавай.
Смит уже нажимал клавиши компьютера. Спутник связи в четырехстах милях над Ньюфаундлендом принял сигнал, мгновенно передал его на челтенхемскую станцию, а та — в Лондон.
— С отпечатком нужно будет тщательно разобраться, — сказал Венеблз. — А раны любопытные.
— Много времени потребуется для сверки?
— Отпечатка — минут пятнадцать — двадцать. Ран — немного больше.
— Буду ждать.
Смиту звонили много, но одну линию он постоянно держал свободной для Венеблза. Разговор его с первым помощником президента прервал звонок секретарши.
— Быстро же вы работаете, Дики.
— Неприятно сообщать тебе эту весть, Уайетт, но твоя интуиция оказалась лучше, чем ты думал.
И Венеблз изложил Смиту именно то, что он ожидал услышать.
— Нам удалось идентифицировать и лезвие. Бесспорная связь с отпечатком. Уайетт, ты слушаешь?
— Да, Дики. Извини. Можешь сообщить мне данные?
— Последние сведения тебе отправлены. — Венеблз заговорил тише. — Совершенно свежие, Уайетт. Я не делился ими ни с ФБР, ни с ЦРУ. Мы сами копаемся, пытаясь разобраться.
— Дики, я не стану делать из тебя козла отпущения. Если что-то выяснишь, дай мне знать.
Смех йоркширца прозвучал жестко.
— Не все ж такие, как ты. Будь настороже, Уайетт. Пока.
За два часа до встречи Смита с президентом секретарша впустила Джонсона в директорский кабинет.
Когда Смит предложил кофе, Джонсон обратил внимание, как осторожно двигается директор. Руку он вел от плеча, поворачиваясь, становился на носки, чтобы не изгибать позвоночника. Джонсону казалось, что в скверные дни Смит чувствует, как трется о хрящи сталь.
Некогда
После ранения Смита их пути разошлись, но Джонсон никогда не завидовал взлету своего коллеги. И не считал — как шептались некоторые, — что Смит был склонен к излишнему риску, можно сказать, сам напрашивался на пули. Джонсон вел расследование того случая. Он знал, что стрельба велась бы все равно, и сделал вывод, что, будь на месте Смита кто-то другой, пули могли бы попасть в того, кому предназначались.
Но Джонсону, тогда еще новичку в отделе внутренней безопасности, поручили написать еще один рапорт — о пригодности Смита к оперативной работе. Начальство Джонсона представить себе не могло, что Смит по состоянию здоровья получит такое повышение.
Джонсон откровенно написал самоочевидное — что раны Смита и его состояние не позволяют продолжать службу в оперативном отделе. Ему до сих пор помнился пустой, холодный взгляд Смита, когда по окончании расследования тот получил нынешнюю должность. Во время представления Смит не обмолвился с ним ни словечком, а когда Джонсон потом хотел подойти к нему, отвернулся.
В ту минуту Джонсону вспомнилось, как оплывшая свеча тает в лужице собственного воска и тусклый, трепещущий огонек гаснет. Теперь, когда предстояло сказать Смиту о Холленд, ему стало любопытно, вспомнит ли Смит ту историю и отразится ли что-либо в его глазах.
— Знаешь, какое сегодня число? — спросил Смит.
— Первое апреля.
— Пресса твердит: маньяк сделал свое дело в день веселых розыгрышей. Чтобы побольнее уязвить нас.
Джонсон кивнул. Эту мрачную шуточку первым отпустил какой-то захолустный диск-жокей из Западной Виргинии, и бульварные газеты жадно растиражировали ее.
— Что сейчас там делается? — спросил Смит.
— Все разъехались. Дом и коттедж опечатаны. Полицейские штата установили в имении пост, чтобы не допустить воровства. С обнаруженными уликами разбираются на Куантико. В больнице Джона Гопкинса производят вскрытия.
Директор недоуменно приподнял брови.
— Нам удалось связаться с женой Уэстборна в Лондоне, — объяснил Джонсон. — Она дожидалась самолета в Хитроу. Сказала, чтобы мы делали все необходимое. — Джонсон сделал паузу. — Я знаю, родственники обычно колеблются в таких случаях. Эта не колебалась.
— А как с Шарлоттой Лейн?
— Ее ближайшая родственница — сестра в Висконсине. Когда я разговаривал с ней, она была уже сама не своя. Стервятники из бульварных газет осадили ее крыльцо. Я растолковал ей все варианты — дважды. Она сказала — делайте как знаете.