Дни и ночи
Шрифт:
— Голубой изумруд? Удивительно. Такого я еще не видел.
Художник поднял камень над головой, поближе к звездам, повертел, заставив его искриться, нежно ощупал пальцами.
— Действительно, чудесный.
— Для меня это доказательство существования Сарры. И того, что смерти нет, по крайней мере такой, какую я представлял. Я не могу больше верить в отвратительное небытие, в конец, который был бы венцом всему. Я больше не верю в абсурдный исход.
Влазаки хранил молчание. На его лице отражалось необычное волнение.
— Все настолько непрочно, — заметил он осторожно. Казалось, он готов был сказать больше, но сдержался.
— В чем дело? Вы считаете, что это чересчур, так? Художник уклонился от вопроса, допил свое вино и задумался ненадолго.
— Могу я говорить с вами так же откровенно, как это сделали вы сегодня утром в Акротири?
— Как вы можете в этом сомневаться? Мое доверие вам тому порукой. Говорите все, что считаете нужным.
— Вы осознаете всю серьезность вашего шага? Подумали ли вы о последствиях?
— О последствиях? Конечно. Раз волею судьбы у меня похищено существо, которое я любил, люблю, то я должен использовать возможность взять реванш и вернуть свое добро.
— Вы не можете не знать, что такая любовь, любовь, которая переживает смерть и бросает вызов законам природы, принадлежит другому измерению.
— Поэтому-то я и приехал сюда. Поэтому-то я бросил все. Я пойду на что угодно, лишь бы найти ее.
— А потом? Когда вы окажетесь лицом к лицу? Когда вы обнимете ее, когда поцелуете, что тогда? Что будет с вами обоими? Об этом вы подумали?
Рикардо вскинул руки:
— Жизнь, мой друг! Мы будем жить, вот и все! Мы растворимся друг в друге, выпьем до дна чашу, которую у нас украли. Что может быть лучше? Вы, вероятно, читали «Пир» Платона. Помните слова: «Тот, кому указали бы дорогу любви после того, как он лицезрел прекрасные вещи в их закономерной последовательности, дойдя до конца, неожиданно узрел бы красоту ее чудодейственной природы».
— А как же проклятие?
Тень недоверия промелькнула в глазах Вакарессы.
— Да, — продолжил художник, — проклятие. Я недавно говорил вам о нем. Та любовь, с которой вы собираетесь жить, любовь, близкая к божественной, безумная, не знающая границ, абсолютная, разве она возможна? Подумайте об избранных, познавших это возвышенное чувство. Где они? Какова их судьба? Позволю себе напомнить, что в ночи полнолуния реки Корнуолла все еще выходят из берегов от слез Изольды. На стенах старинных замков можно видеть выгравированный образ Тристана, умирающего от горя, и образ белокурой Изольды, падающей на бездыханное тело возлюбленного. Яд все еще растекается под белоснежной кожей Джульетты и течет в венах Ромео — вся Верона помнит об этом. А во Франции, в древнем монастыре, звучат жалобные мольбы Элоизы, призывающей смерть у гробницы Абеляра. Вы понимаете? Смерть неотвратима. Везде смерть. Сестра-близнец великой любви, умирающей по достижении совершенства. Будто какой-то рок с незапамятных времен преследовал влюбленных. Если абсолютная любовь является воплощением полноты жизни перед лицом смерти, она может выразить себя только через смерть. В таком случае если когда-нибудь… — Фраза Александра повисла в воздухе, как нож гильотины.
— Продолжайте…
Влазаки глубоко вздохнул и уклончиво ответил:
— Я тоже познал эту страсть. Познал и трагический исход.
Он умолк. Жилка лихорадочно билась на его виске. Казалось, художник сразу постарел.
— Я любил, — продолжил он. — Он был прекрасен. Он был сама красота. В нем было тонкое изящество, свойственное большим душам. Раз уж вы процитировали Платона, позвольте мне сделать то же: «Все лишенные мужского начала ищут свои мужские половины. Все они чувствуют себя чудесным образом подверженными сильным эмоциям в дружбе, родственных отношениях, любви». Я нашел свою мужскую половину. Найдя ее, жил только одним — желанием навечно соединиться с любимым, стать с ним единым целым…
На последних словах Влазаки прервался, в голосе его прозвучала нежданная жесткость.
— Парадоксально, что Греция, ставшая колыбелью связей, которые кое-кто считает противоестественными, никогда не потворствовала им. Подумайте сами: мнение церкви по этому вопросу хорошо известно… Когда наша страсть открылась, то общество, семьи — я ненавижу семьи — осудили нас и мгновенно заклеймили. В глазах моего отца я сразу стал воплощением безумия, греха и позора. Моя мать расцарапала ногтями свое лицо от горя и стыда. От меня потребовали немедленно разорвать эту связь или уйти из дома. Я ушел. Мой возлюбленный претерпел такую же пытку. Увы, юн был молод, намного моложе меня, и не настолько силен, чтобы противостоять ужасному давлению. Он не смог или не умел защититься… Художник поднял лицо к звездам. — Вы еще не побывали на мысе Суний. Колдовское, чарующее место. Думаю, красивее его нет ничего в мире. На высоком мысе возвышается храм в честь Посейдона. Может быть, вам известен этот миф. Лишив власти своего отца Кроноса, Посейдон и его два брата бросили жребий — кому владеть небом, морем и мрачным подземным миром. Зевсу досталось небо, Аиду — подземный мир, а Посейдон унаследовал море. Он тотчас принялся строить сказочный подводный дворец. В его конюшнях стояли златогривые лошади с бронзовыми копытами и колесница, при приближении которой утихали все бури.
Глухим голосом, не отрываясь от звезд, Влазаки закончил:
— В этом-то дворце мой любимый Ставрос, — он впервые назвал того по имени, — и нашел себе приют. Однажды, лучезарным летним утром, он нырнул в тень мыса, потом он плыл, плыл до тех пор, пока не иссякли силы… Еще и сейчас, по прошествии пяти лет, я иногда вглядываюсь в пучину и жду появления колесницы, которая утихомирит бурю, продолжающую бушевать во мне. — Художник впился взглядом в собеседника: — Теперь-то понимаете, почему я вас предостерегал?
Рикардо от всего сердца пожал его руку.
— Мне теперь хорошо понятны ваши страдания, и я разделяю их. Но клянусь, мой друг, клянусь вам, что рока не существует. Ни Сарра, ни вы, ни я, ни ваш несчастный друг не являемся любовниками из легенды, мы просто люди, которым несказанно повезло, потому что мы нашли свою вторую половину. Из-за этого не умирают. Вас, увы, сразили неудача и людская недоброжелательность…
— А если я был прав? — прервал его Влазаки. — Если мои доводы были не просто уговорами, а фактом? А что, если где-нибудь в большой книге написано, что не стоит разжигать ревность богов?
— Я не знаю, что вам ответить.
— Скажите себе, что, идя до конца в ваших поисках, вы именно свою жизнь подвергаете опасности.
Вакаресса безразлично махнул рукой:
— Моя жизнь без нее ничего не значит.
— А жизнь Сарры? Как вы поступите с ней? Ведь она тоже очень многим рискует. Если я прав, а вы ошибались, вы увлечете эту женщину туда, где не хотело бы оказаться ни одно разумное существо… — Он ткнул пальцем вниз: — В подземный мир. Навсегда.
Рикардо пожал плечами. Казалось, ничто не должно поколебать его спокойную уверенность.
— Думаю, горечь драмы, которую вы пережили, отражается на вашем рассудке, и я вас понимаю. Однако каждая история любви уникальна. Сарра и я будем жить. Знаете почему? Потому что я ее больше не потеряю. Слишком много знамений и событий привело меня к ней.
Художник молчал. Его глаза вновь обратились к звездам.
24
Солнечные лучи разбивались о стены оборонительных сооружений и падали в воду старинного порта Ираклион, все еще оглушенного криками убиваемых детей. По суровым лицам, медленной походке женщин в черной одежде можно было судить, что на Крите множество семей, которых коснулась трагедия.