Дни
Шрифт:
Запись преступления прокручивается на экранчике «сфинкса» в двух коротких клипах, снятых с двух разных точек обзора. В первом клипе показано, как появляется фальшивый коробок, но не видно, куда девается подлинный. Зато второй клип не оставляет никаких сомнений на этот счет, хотя, даже при прокрутке, замедленной вдвое, кажется, что подмена совершена в мгновение ока. Фрэнку – как ему это ни противно – остается только восхищаться ловкостью воришки. Да, он оказался прав: это профессионал.
– Вы отдаете себе отчет в том, что я вам показываю?
Фрэнк неуверен, что хвостатый смотрел на экран, но, повторив вопрос, он добился от задержанного кивка и подтверждения.
– Хорошо. Теперь
– Давай, поднимайся, живо, – торопит Миллер, одним рывком ставя хвостатого на ноги. – Доставай карточку. Только медленно. Без фокусов.
Теперь лицо хвостатого мертвенно-серое и залито слезами, но в глазах по-прежнему дерзость. Он запускает неповрежденную руку во внутренний карман и извлекает «серебряную» карточку.
– Дешевка, – презрительно ворчит Миллер. – Что, на большее заработать не сумел?
– Отвали, – огрызается хвостатый, впрочем, довольно равнодушно.
Вынув из ладони хвостатого сюрикен, охранник надевает на него наручники. Тем временем Фрэнк вставляет карточку задержанного в «сфинкс». В Центральной базе нет отметок о том, что об утере этой карточки было заявлено, но, когда на экранчике «сфинкса» показывается фотография владельца счета, Фрэнку не составляет труда вычислить, что стоящий перед ним человек – вовсе не шестидесятидвухлетний Альфонс Нь, мордастый, воинственного вида кореец.
– Сколько вы заплатили этому Нь? – спрашивает он у вора.
– He понимаю, о чем вы.
– И как долго он согласился тянуть с заявлением о пропаже? Неделю? Две недели?
Мошенник ничего не отвечает.
– Ну хорошо. Мы поговорим с самим мистером Нь, послушаем, что он нам скажет.
Но и Фрэнк, и мошенник прекрасно знают, что скажет мистер Нь. Он скажет, что или потерял карточку, или ее у него украли, и выразит радость по поводу того, что она нашлась, и будет клятвенно обещать впредь следить за ней более внимательно. Этим все и кончится. Политика магазина – всегда возвращать карточки владельцам, при каких бы обстоятельствах те ни обнаруживались, и не задавать лишних вопросов. Поступать иначе означало бы действовать вопреки коммерческим интересам.
– Сейчас охранник отведет вас вниз, для возбуждения процесса и лишения прав, – уведомляет хвостатого Фрэнк. – Если вдруг вы попытаетесь сопротивляться ему или сбежать, он имеет полное право применить к вам силу, пользуясь необходимыми средствами, вплоть до огня на поражение. Вы отдаете себе в этом отчет, сэр?
Вор коротко и устало кивает.
– Очень хорошо. Не возвращайтесь сюда.
Однако, произнося последние три слова, Фрэнк понимает, что это бесполезно. Воришка снова здесь появится, как только заживет рука, – если не раньше. Хвостик исчезнет, а с ним и серьги-колечки, и синий костюм: он преобразится в кого-то другого – может, в иностранного дипломата, а может, в священника (такое тоже случалось). В кармане у него будет лежать новая карточка с черного рынка, и он пустит в ход новый жонглерский прием, позволяющий бесплатно завладевать магазинным добром. Если бы администрация «Дней» не придерживалась столь стойко своего убеждения, что бессрочное отлучение от гигамаркета – достаточно действенное наказание за любое преступление, совершенное на его территории, и не отказывалась от преследования магазинных воров через суд, профессионалов вроде этого типа попросту не существовало бы, и Фрэнку не казалось бы, будто он пытается решетом вычерпывать воду из давшей течь лодки. А так он проводит задержания, выслеживает воров – и вынужден снова отлавливать их, когда они возвращаются. Максимум, на что он может надеяться, – это что один из разбредающейся теперь толпы зевак, хотя бы один, наглядевшись на то, как обращаются с ворами при поимке, в будущем дважды задумается, прежде чем самому поддаться искушению. Хрупкая надежда – но что еще остается?
Конечно, уже завтра все это не будет иметь никакого значения, поэтому сейчас Фрэнк чувствует себя спокойнее, чем обычно, когда отворачивает край пиджака воришки и извлекает из щели в подкладке украденный коробок. Ему доставляет удовольствие мысль о том, что уже завтра он перестанет стоически исполнять свою роль в этой бесконечной игре – сплошном упражнении в бессмысленности, что завтра он будет свободен.
9.25
– Боже мой, – ужасается Мойл. – Это же надо. – Он держит в руках оба коробка, сравнивая фальшивку с оригиналом, поворачивая то тыльной, то лицевой стороной. – Конечно же, это подделка, очень искусно выполненная. Наверное, он ее по снимку в каталоге рисовал. Точная копия – даже трещинка в ламинатной пленке, и та подделана! Теперь вы видите, почему я попался?
– Да, вижу, – отвечает Фрэнк, – но все-таки не понимаю, почему вы повернулись к нему спиной. Этой было непростительной оплошностью.
– Но он казался порядочным человеком!
– Они всекажутся порядочными, мистер Мойл.
– Вы правы. И знаете, теперь мне вспоминается, как он странно себя повел тогда – вдруг резко раздумал покупать этот коробок… Он так себя вел, как будто ему не терпелось отсюда поскорее выбраться.
– Так оно и было.
– Ну, вы же засекли его, и это главное, – продолжает Мойл. – Вы его поймали, вы вернули мне подлинный «Rat Tandoori». Все хорошо, что хорошо кончается, правда? – Он с надеждой вскидывает брови.
– Я обязан упомянуть в своем отчете, что вы повернулись к покупателю спиной.
Мойл медленно кивает головой, переваривая услышанное.
– Я так и думал. Такая ошибка может стоит рабочего места, да?
– Уверен, что до этого не дойдет. Немного урежут пенсионные кредиты. Так, по рукам шлепнут.
Мойл издает покорный смешок:
– Ну, это уж я как-нибудь переживу. Главное – что вы вернули мне коробок, и за это я, как и все истинные филуменисты, искренне благодарен вам, мистер Хаббл. От всей души.
– Это входит в мои обязанности.
Мойл бережно помещает подлинник в футляр, а точную копию презрительно швыряет в мусорную корзину.
– Вам, наверное, кажется немного странным мое увлечение этими картонными пустячками, – произносит он с самоуничижительной усмешкой. – Большинство людей находят его непостижимым. Например, моя бывшая жена. Хотя это куда больше говорит о ней самой, чем обо мне.
– Должен признаться, я не способен разделять подобных восторгов.
– Значит, вам не понять душу коллекционера!
– Но я тоже собираю разные вещицы. Завладеваю ими. Чаще всего это происходит случайно.
– А затем, незаметно для вас, ваши вещицы вдруг сами завладевают вами, правда? – Это скорее утверждение, нежели вопрос.
– Я стараюсь на них смотреть трезво.
– Тогда вы не коллекционер, – заявляет Мойл. – Взгляд коллекционера всегда как будто перекошен, искажен. Он видит только то, чем одержим. Все остальное отступает на задний план. Я знаю, о чем говорю. – Он издает безнадежный вздох конченного человека. – Но не смею вас дольше задерживать. Мне известно, что ваш служебный долг не позволяет вам вступать в личные беседы с сотрудниками. Еще раз благодарю вас, мистер Хаббл. Я перед вами в долгу и буду рад, если хоть чем-то смогу отплатить вам. Правда. Если у меня когда-нибудь появится возможность хоть что-то для вас сделать, я это сделаю. Все что угодно, уверяю вас.