До Берлина - 896 километров
Шрифт:
— Все те же клещи? — спросил я командующего Маршала Советского Союза И. С. Конева, с лица которого еще не сошла усталость. В эти последние дни он почти не появлялся в своей штаб-квартире, находился все время на наблюдательных пунктах наступающих корпусов и дивизии. — Так же, как в Калинине, как в Харькове, в Кировограде?
Командующий усмехнулся.
— Ну что ж, действительно клещи. Нужно экономить технику и беречь людей. — И, подумав, добавил: — Нам еще много предстоит работать. — Он так и сказал: не воевать, а работать. — Силы еще нам понадобятся.
Оказалось, что он читал в «Правде» мою статью об освобождении Львова. Она вышла, как говорится, "к большому салюту",
— Вот не подчеркнули вы одной характерной особенности этой операции. Написать-то написали, а не подчеркнули, не развили. Ведь мы впервые ввели в сражение две танковые армии Рыбалко и Лелюшенко в такую узкую полосу прорыва, да еще при одновременном отражении сильных контратак, предпринятых противником на флангах. Знаете, какая там была борьба! Я-то знаю, собственными глазами с НП видел. Об этом стоило бы написать подробнее. Это новое. Нам предстоит, наверное, не раз такие прорывы проделывать и маневрировать в оперативной глубине.
— Где, когда? — неосторожно спросил я.
Командующий усмехнулся.
— Четвертый год воюете, а штатский дух из вас еще не выдохся. Разве такие вопросы военачальнику, когда речь идет о его планах, можно задавать: где, когда, сколько? — И, по своему обыкновению сдабривая речь народной мудростью, добавил: — Только плохая курица кудахчет до того, как снесет яйцо. Понятно это вам, товарищ подполковник? Для войны еще места хватит. — И он показал на карту Европы, висевшую на стене.
— До Берлина 896 километров, — уточнил я.
— А вы что, измеряли? — удивленно спросил командующий. И тут лицо его тронула улыбка. — Ах да, это на том указателе во Львове значится. Стало быть, видели, какую на нем надпись-то солдат мелом сделал! — Голубые глаза командующего весело сузились, в них засветился совсем молодой задор. — Правильно написано, художественно…
И, посмотрев на часы, командующий встал, давая понять, что разговор окончен.
"Смерть нас подождет"
Наступление войск Первого Украинского фронта продолжает развиваться. Мы уже в Польше, немецкое командование, несмотря на то что и в Белоруссии тоже идут огромных масштабов бои, принимает все меры, чтобы остановить наше наступление.
На оперативной карте жирные синие стрелы перед нашим фронтом стали еще более толстыми. В овалах, обозначающих противоборствующие части, появились новые номера. В конце июля и начале августа в группу армий "Северная Украина" по приказу Гитлера срочно переброшено против нас еще семь дивизий, в том числе три танковые. Три стрелковые дивизии выдвинуты из Венгрии и еще семь движется из самой Германии. Предположительно, эти семь из тех, что были оставлены в резерве против второго фронта союзников, который никак, ну никак не может открыться. У нас в войсках к этому будущему второму фронту отношение явно ироническое. Американскую свиную тушенку называют консервами "второй фронт". Пошучивают: что-то Черчилль слишком долго пришивает последнюю пуговицу к шинели своих солдат. Но теперь, когда мы наступаем широким фронтом, в иронии этой нет уже трагической горечи, какая звучала в дни боев у Сталинграда. И часто в наступающих частях можно теперь слышать:
— А ну их к дьяволу. Пусть себе чешутся. Без них обойдемся и сами Берлин возьмем.
За восемнадцать дней наступления части Первого Украинского фронта, развернув этот фронт на четыреста километров, продвинулись на запад до двухсот километров и приблизились к реке Висле. Так что до Берлина, считая, как говорится, по Малинину — Буренину, 696 километров. Цифры эти, может быть, и не вполне точны, ибо мы сами возимся над картами, но и по этой, так сказать, любительской прикидке можно судить и о темпах, и о размахе нашего продвижения.
Вот свеженький случай, в котором дух наступления отразился, как солнце в осколочке стекла. В тяжелом сражении за город Дембицу, в районе которого у немцев было несколько секретных военных заводов, и потому обороняли они его с особой яростью, одному из штурмовых батальонов, какие сейчас сформированы во всех стрелковых соединениях из отборных солдат, была поставлена задача броском прорваться через линию фронта и перехватить у станции Черна дорогу, питавшую здешнюю немецкую группировку. Перехватить, разрушить и держать, пока основной узел боя — город и его промышленное окружение — не будет в наших руках. От умелости и стойкости этого батальона зависела судьба наступления. И он с честью выполнил трудную миссию. В ночном бою он внезапной атакой пробил оборону противника, продвинулся вглубь километров на семь-восемь и бульдожьей хваткой вцепился в железнодорожное полотно, хотя немцы сумели затянуть образовавшуюся брешь. Оторванный от своих, снабжаемый боеприпасами и питанием только по воздуху, батальон сражался в окружении трое суток, удерживая железную дорогу. Только когда Дембица была взята и исход боя решился в нашу пользу, батальон получил приказ отойти, для чего ему пришлось снова пробивать фронт уже в обратном направлении.
Батарея, в которой сержант Иван Наумов командовал орудием, прикрывала отход. Артиллеристы подбили несколько танков и бронетранспортеров, а главное, предупредили танковый удар в тыл отходящих. Но и сама батарея в этой схватке понесла серьезный урон. Орудие Наумова было разбито, а сам он, получив раны в плечо, в левую руку и ногу, упал возле орудия в бороздах картофельного поля.
Но это все, так сказать, предыстория. Необычное началось сутки спустя, когда Наумов, потерявший немало крови, очнулся от холодной предутренней росы. Было свежо. Наумов приподнялся на локте и огляделся. Несколько полевых жандармов с медными щитками на шеях ходили по полю боя и приканчивали раненых. Вот один из них подошел к заряжающему Атыку Кинасяну, пожилому армянину, которого вся батарея любила за тихий и веселый нрав и все, даже командир, звали папашей.
Иван даже слышал, как раненый Кинасян крикнул жандарму: "Будьте вы прокляты" или что-то в этом роде. И еще слышал, как хлопнул выстрел. Потом все поплыло перед глазами Наумова, и он потерял сознание. Снова очнулся, когда жандармов уже не было, в поле было пусто. Ограбленные трупы лежали на месте, но кто-то тихо стонал. Или, может быть, показалось?
Перевязав свои раны, Наумов пополз по направлению этих стонов. Стонал Кинасян. Пуля жандарма пробила ему руку, добавив еще одну рану. Наумов собрал у убитых индивидуальные пакеты и перевязал рану товарища. Он действовал быстро. Каждую минуту могли появиться неприятельские солдаты из похоронной команды.
Но что было делать? Перевязать-то перевязал, но Кинасяп не мог самостоятельно двигаться. Он только стонал и часто терял сознание. Тогда Наумов, связав ремни, прикрутил Кинасяна к себе на спину, поднялся на четвереньки и пополз к лесной опушке, находившейся рядом.
Может быть, тем, кто живет далеко от войны, покажется невероятным, что человек, сам раненный, потерявший немало крови, мог тащить товарища. Не один час волок Наумов его через небольшой кусок картофельного поля, отделявшего их от леса. Полз. Терял сознание. Приходил в себя. Поправлял ремни, поудобней подхватывал Кинасяна и, убедившись, что тот еще дышит, двигался дальше.