До ее смерти осталось сто дней
Шрифт:
– Грейнджер, не тяни!
– сквозь зубы прошипел Драко.
– Я невероятно жажду узнать, о чем же тебе хотелось поговорить.
– Об этом… - разжимая ладонь и показывая смятое послание, пробормотала Гермиона. Малфой задумчиво склонил голову набок, впрочем, не проявляя особой заинтересованности. Он весь сейчас был демонстративно расслаблен и медлителен, давая понять, что имеет право вести себя так, как вздумается. Он у себя дома и это не он пришел. Не он первым нарушил их ледяное молчание.
– Любовное письмо от Уизли?
– издевательски протянул Драко.
– Нужен мой совет? У вас проблемы в отношениях, Грейнджер?
– Ты невыносим!
– воскликнула Гермиона, не в силах скрыть злой отчаянной усмешки. Чертов Малфой с его чертовым расслоением
– можно в одно мгновение быть почти приятным, а в другое - такой невообразимой сволочью?
– Я передумала, мне не о чем говорить с тобой. Меня, Малфой, тошнит от тебя, ясно? Я, между прочим, тоже не в восторге от твоей компании, от всей этой ситуации, но все же нахожу в себе силы не вести себя как… как… - Гермиона не смогла подобрать слово, да и смысла в этом не было. Зачем? Разве эта ее вспышка что-то изменит? Их отношения никогда не станут лучше. Никогда. Быть может, иногда Драко и нуждался в ее обществе, что было вполне естественно, если вспомнить, что они оба оказались едва ли не пленниками в Малфой-Мэноре. Но это была вынужденная необходимость, и Гермиона злилась на саму себя, что иногда забывала это, допускала крамольную мысль, будто Малфой не так уж и плохо относится к ней, что его грубость - это следствие воспитания. Но сейчас, когда он откровенно издевался, так отчетливо было видно, что он наслаждался. Наслаждался, видя ее отчаянье. Наслаждался, причиняя ей боль, напоминая о тех мгновениях, когда она переступала все известные грани приличия и забывала о том, кто она есть, так подло предавая Рона.
– Как..?
– изогнув бровь, поторопил Драко. В серебристых глазах искрился неподдельный интерес - так смотрят на забавного домашнего питомца, пытаясь определить, что же учудит тот в следующее мгновение.
– Спокойной ночи, - вместо ответа, прошипела Гермиона. Не собиралась она развлекать его. Развернувшись на пятках, Грейнджер сделала несколько стремительных шагов, решительно распрямив спину и вздернув подбородок. И только перед тяжелой запертой дверью замерла, чувствуя, как холодеет все внутри - палочку она не взяла. Ведь намеревалась просто поговорить с Драко - спокойно и мирно, и никак не могла предположить, что ей придется спешно сбегать из его комнаты.
– Отопри дверь, Малфой!
– Нет, - с нотками веселья отказал Драко.
– Нет?
– Нет, Грейнджер.
– Это не смешно!
– настойчиво потребовала Гермиона. Она храбрилась, конечно, потому что внутренне не чувствовала ни уверенности, ни спокойствия. Находиться в запертом пространстве с Драко Малфоем, пребывающем в очередном приступе своего сумасшествия, - было просто-напросто страшно.
– А мне кажется, что смешно. Крошка Грейнджер настолько доверчивая, что ходит по Малфой-Мэнору без палочки. И это лучшая ученица Хогвартса… Какая беспечность, - издевательски протянул Драко, цокая языком.
– Ты ничего мне не сделаешь, - заявила Гермиона, обреченно отворачиваясь от двери. Что теперь пялиться на нее? От одного взгляда она точно не откроется, так что придется выслушать все, что Малфой захочет сказать. Кошка поймала мышку и не отпустит, пока не наиграется.
– Да что ты говоришь!
– воскликнул Драко, усмехаясь уголком рта. Он развлекался, но веселье его было каким-то злым, словно он не получал удовлетворения от своих действий и от этого раздражался еще сильнее.
– Уверена, Грейнджер? Это же ты сейчас стоишь в моей комнате беззащитная. И никто - слышишь меня, никто!
– не придет тебе на помощь.
– Ты ничего мне не сделаешь, Малфой!
– упрямо поджав губы, повторила Гермиона. У нее мелко дрожали руки, и зубы мерзко стучали друг о друга. Она боялась сейчас и ненавидела себя за этот страх. Когда-то так же отчаянно ее пугал Люциус. Тогда, в Министерстве, когда смотрел на нее своими холодными глазами - почти такими же, как и у его сына.
– Я доверяю тебе.
Слова сорвались, будто осенние листья от дуновения ветра: зависли в воздухе, закружились, зашелестели. Уже произнесенные, они еще несколько томительно долгих секунд отзвуком повторялись в густом, пряно пахнущем дождем, воздухе. Слова - откровение. Не только для Драко, но и для Гермионы. Даже больше для нее, ведь она не хотела произносить этого, даже не была убеждена, что сказала правду. Просто поддалась инстинкту, как делала это уже не единожды за последние месяцы. Хотелось прижать ладони ко рту, сорваться с места и убежать в свою комнату. Закрыться на все замки, спрятаться под одеялом и забыть-забыть-забыть и Мэнор, и эту семью. Или, еще лучше, вернуться в школу, где все было так просто и ясно, где черное - это всегда плохо, без всяких вариантов. Все что угодно - только бы не стоять, как нашкодивший ребенок, под изучающим взглядом Малфоя. Какой же черт тянул Гермиону за язык?!
– Доверяешь?
– словно пробуя на вкус, переспросил Драко. Задумчиво прикусил губу, потер указательным пальцем переносицу, словно пытаясь решить тяжелую задачу. Еще мгновение - и он поднялся из кресла, вынуждая Грейнджер непроизвольно дернуться.
– Думаешь, что я ничего не могу сделать тебе, Грейнджер? Считаешь, что я в глубине души добрый и благородный? Может, хочешь помочь мне встать на истинный путь, м?
– Нет, я не считаю тебя ни добрым, ни благородным, - собирая последние крупицы воли в кулак, охрипшим голосом ответила Гермиона. Она не отступила ни на шаг, хотя, Мерлин свидетель, ей нелегко это далось.
– И я не собираюсь тебя менять. Но каким бы подлецом ты, Малфой, ни был, ты не причинишь мне вреда. По крайней мере, не сейчас…
Драко улыбнулся - широко, по-мальчишески. Так улыбался Гарри после победы в квиддиче. Так улыбался Рон, когда Гермиона давала ему списать. Такая улыбка не могла быть предшественником плохого поступка, и Грейнджер облегченно выдохнула. На долю секунды позволила себе прикрыть веки, расслабить окаменевшие мышцы - и тотчас пожалела. Драко Малфой умел притворяться. Драко Малфой не был другом. И Драко, черт бы его побрал, никогда не играл честно! А еще он мстил - за свою собственную слабость, за то, что позволил ей, грязнокровной девчонке, заглянуть в замочную скважину, увидеть его слабым, разглядеть в сплошном мраке слизеринской души маленький уголок света. И теперь он был готов на любую жестокость, только бы вернуть все на круги своя. Малфой тоже предпочитал четкие роли: белое и черное - в войне нет места полутонам.
Он не пользовался палочкой, будто пытаясь и этим унизить, уколоть больнее. Мол, смотри, Грейнджер, я справляюсь с тобой и так, без магии, о которой тебе, маггловскому отродью, и знать-то не пристало. Ловкая подсечка, и вот Гермиона уже падает на пол, вскрикнув и нелепо взмахнув руками. Толстый ковер смягчил удар, но затылок все равно прострелило острой болью. На глазах выступили слезы - обидные, яростные.
– Малфой, ты… ты… - вновь не окончив фразу, она попыталась встать, неуклюже опираясь на локти. Но Драко быстро пресек эту попытку: наступил на волосы, рассыпавшиеся каштановым покрывалом, и вот тогда-то Грейнджер и стало по-настоящему страшно. Лежать на полу, смотреть в потемневшие, мутные от ярости глаза, бороться со слезами, застилавшими взгляд - страшно. Осознавать, насколько сильно она ошиблась, - страшно.
– Ты все еще считаешь, что я не могу причинить тебе вред?
– Малфой, уймись! Что с тобой сегодня?
– Да или нет, Грейнджер? Ну?
– Малфой присел, наматывая многострадальные волосы Гермионы на кулак. Он дернул ее на себя, вынуждая морщиться от боли, оставляя между ними всего дюйм - ничтожную преграду. Он весь был сейчас концентрацией агрессии, но, смотря, как раздуваются крылья его носа, как изгибаются в отвращении тонкие губы, как горестно изгибаются брови, Грейнджер понимала, что причина злости - сам Драко. Он позволил себе лишнее там, в библиотеке, и теперь хотел очиститься, причинив ей боль. И, наверное, стоило ему соврать - Мерлин, ну, конечно, стоило!
– чтобы только Малфой поверил, будто он победил - напугал, сломал, растоптал ее самоуважение и достоинство. Но Грейнджер не была бы собой, если бы не сказала правду, даже осознавая, что, возможно, сделает только хуже.