До и после Победы. Книга 1. Начало.
Шрифт:
Особенно ему запомнился случайно подслушанный разговор между настаником из второго отделения и его подопечным:
– Ну а вдруг я должен совершить что-то значительное - лекарство там открою или напишу картину. А если меня убьют - я этого не совершу, и человечество понесет утрату.
– Ну, если тебе суждено совершить что-то такое - то да, совершишь. Но пока ведь не совершил ?
– Ну, пока - да. Но в будущем-то ?
– В будущем и будет будущее. Ты изучал медицину ? Или живопись ?
– Нет ... Но я будут изучать !!!
– Вот. Если бы ты их хотя бы изучал - тогда бы еще было бы о чем вести речь. А так ...
– Что "так" ?
– А то ! Кто тебе мешал изучать ? Никто. Но ты не изучал. Так что теперь сиди тут и воюй. А то - "буду изучаааать" ... Пока жареный петух не клюнул - и мыслей-то наверное таких не было.
– Ну чего ты ...
– А того. Надо было думать когда была возможность. А сейчас - прекрати эти разговоры. Ты не представляешь какой-то ценности, кроме как стрелять по фрицам из окопа - вот и реализуй эту ценность, а не придумывай отмазки - от них
– Какой ?
– А такой ! Будешь сожалеть о том, что что-то не сделал - тут-то тебя и подстрелят.
– Почему это ?
– А потому. Будешь думать не о том, чтобы как следует укрыться и вести меткий огонь, а о том, что тебя могут убить, голова будет занята другим - отвлечешься на раз и не заметишь, как подставишься. Так что брось эти мысли и думай о том, что пока жив и так будет и дальше, чтобы после победы ты смог изучить медицину и открыть наконец свое лекарство. Понял ?
– Понял ...
– Ну и ладно коль понял.
Михаил и сам порой ловил себя на тех же вопросах, что и этот новобранец. Действительно, было странно, что, с одной стороны говорят о ценности человеческой жизни, а с другой - запихивают эту самую жизнь в очень смертельные ситуации. Нет чтобы использовать ее как-то на пользу человечеству. А тут - и правда, а чего он-то сделал такого, чтобы представлять ценность ? Другое дело, что у них в деревне не было всяких там кружков и консерваторий. Но трактор-то ведь мог выучиться водить ? А вот не выучился ... "Ну ничего - выучусь еще." И Михаил с повышенным упорством постигал науку перемещения по полю боя.
Им постоянно объясняли, что от инстинкта самосохранения никуда не деться - он присутствует в каждом. Но как он проявляется - это уже индивидуальная особенность. Одних он заставляет паниковать и прятяться, других - приложить все силы для уничтожения врага. Бойцам постоянно вдалбливлаась мысль, что только уничтожением врага они спасутся. Только мертвый враг - гарантия того, что они выживут.
На одном из общих обучающих занятий по психологии поля боя вылез ухарь и начал разглагольствовать, что лично у него страха нет, он всех побьет безо всяких там вхождений в состояние отрешенности от тела. Тут уж Михаил не выдержал - какого фига это хвастун мешает своим товарищам найти в себе то состояние, те слова, мысли, ощущения, которые позволят ему перебороть, уменьшить страх. Для этого же надо сосредоточиться, а этот ухарь им всем мешает. Тем самым он способствует врагу - убивает своих товарищей. Он может что-то говорить, только если может добавить что-то полезного, а не красоваться, когда безопасно. Тот скукожился и больше ничего не говорил. Позднее оказалось, что он действительно действует так, как будто не ведает страха. Выжил он или нет - неизвестно - через три месяца он куда-то пропал и больше Михаилу не встречался. А комвзвода приметил Михаила, и потом его частенько нагружали проведнием политинформации. И в комсомол Михаил вступил в это же время - он вдруг почувствовал, что значит быть в передовом отряде коммунистической молодежи, когда словом и делом подаешь пример своим товарищам.
И он даже прочувствовал было себя уже бывалым воином, когда через неделю после попадания в боевую часть их начали натаскивать на наступательные действия. Первый раз был просто ужасен. Взрывы, дым, куда бежать - непонятно, паника. Когда все наконец собрались в "атакуемых" окопах, Михаил судорожно пытался унять дрожь. На товарищей смотреть не хотелось - ему казалось, что только он один заметался по полю, так что сержанту пришлось пинком отправить его в нужную сторону. От взрывпакета, жахнувшего прямо под ногами, гудела голова, и сквозь этот гул прорывались слова сержанта о том, что все молодцы, никто даже не намочил штанов, и метались по полю все не просто как бараны, а как агрессивные бараны, с выпученными глазами и искореженными лицами, так что, если бы это была настоящая атака, враг бы точно испугался и бросился бежать, так что можно считать, что боевая задача выполнена подразделением на оценку хорошо. Как-то стало немного смешно. Михаил хохотнул. Захотелось хохотнуть еще раз, Михаил пытался сдержаться, но это было выше его сил, сначала прорвался хороткий всмех, за ним еще один, и вот он уже ржет как лошадь, и сквозь слезы видит таких же ржущих товарищей, которых ломает и катает по земле ураганными приступами прямо-таки гомерического хохота. А сержант-зараза стоит где-то высоко наверху и вещает что-то об исцелительной силе смеха, что это они ржут не над собой, а над своим страхом, и так же и дальше они должны просто угорать над своим страхом, потому что баранам страх неведом, все, что они могут - это переть напролом и сносить любую преграду, стоящую на пути - будь то новые ворота или враг - без разницы, результат будет одни - все будет разломано и затоптано, потому что "Вы - бараны" - "Не слышу !" - "Мы - бараны !!!" - "НЕ СЛЫШУ !!!" - "МЫ - БАРАНЫ !!!". Михаил тогда очень хорошо запомнил это ощущение эйфории от своей тупости и способности все проломить, в последующем было достаточно сказать "Я - БАРАН !!!" - и нейтралка пролеталась на одном дыхании. Уже через полгода слово "баран" утратило свой отрицательный оттенок, а кто пытался использовать его в качестве ругательства, потом две недели отвечивал долго заживающими фингалами - разбирательств не устраивали, сразу давали в глаз - и не только сами Бараны, но и другие воины, что сражались с ними плечом к плечу.
Но сейчас, после еще пары дней, проведенных в учебных атаках, их наконец-то отправляли на фронт. За пять недель, проведенных сначала в учебке, потом в части, Михаил уже несколько раз менял свое отношение к предстоящим боям - от "скорее бы" до "черт как страшно-то" - и обратно. И вот, наконец, начинались боевые будни. И, хотя, как им и говорили, по-началу они заняли окопы на второстепенном участке фронта и на второй линии обороны, было до чертиков страшно. Какие-то неизвестные люди сыпали снаряды, бомбы, мины, свистели вокруг пулями. И было непонятно - чего они к нему прицепились, что им от него надо, ведь они даже незнакомы. Вот это-то и было страшно - неизвестно кто, хочет его убить неизвестно за что. И это постоянное чувство опасности, ощущение, что тебя могут убить в любой момент, как-то сближало с текущим моментом. Каждый изгиб окопа, каждая песчинка в бруствере виделись какими-то милыми и родными вещами. Все время казалось, что только что увиденный бугорок может стать вообще последним, что ты видел в жизни, и от этого он весь вбирался в сознание без остатка, и когда ты видел следующий бугорок, или камешек, или травинку, тебя охватывала тихая радость оттого, что тот предыдущий взгляд был не последним, как и этот может стать не последним, если ты хорошо запомнишь то, что он тебе дает. Как опасность придавливала к земле, так и они поднимали над нею, и эта борьба велась постоянно и непрерывно, так что постепенно становилась фоном, на который он уже не обращал внимания - только разлившаяся по телу тихая радость от осознания того, что все еще жив. Михаил словно начинал парить над поверхностью земли, но не высоко, а так, чтобы не достала смерть. И, побывав под обстрелом, послушав свист пуль, повжимавшись в землю при разрывах, он как-то наполнялся надеждой, что это все может продлиться и дальше - точно так же смерть будет летать где-то близко, но к тебе так и не подойдет, и все, что от тебя требуется - это не подставиться по-глупому, постоянно беречься, и - ни за что не переставать трепетно впитывать все, что видят твои глаза. Пока они видят - ими надо смотреть.
Что еще было хорошо - можно было убить врага. Это не только разрешалось, но и приветствовалось. И это ощущение власти над чужой жизнью давало необычный подъем. Одним нажатием пальца ты мог прервать жизнь врага - и тебе за это не будет ничего плохого, и даже наоборот - если и не наградят, то останешься жив только оттого, что убьешь этого врага, а враг не сможет убить тебя. На гражданке такого точно не получишь.
Михаил полноценно прочувствовал это, когда их в первый раз вывели в бой. Как сказал их сержант - "на выгул". Естественно, их поставили во вторую линию, но все-равно было страшно. Посвистывание пуль, разрывы мин и снарядов, дым, пыль, врага не видно, только изредка впереди вспыхивают огоньки - Михаил не столько воевал, сколько перемещался от укрытия к укрытию - холмики, ямки, понижения рельефа - только сейчас Михаил прочувствовал слова о том, что земля завсегда укроет, спрячет, не даст в обиду, надо только не зевать, не высовываться, не подставляться под прямые выстрелы. И Михаил стелился вперед, все, о чем он сейчас думал - это не попасть в прямую видимость к фрицам, ну и - не потерять из виду своего наставника. Димка, с квадратными глазами, был постоянно рядом, в паре метров правее, а их наставник шел немного впереди, одновременно приглядывая за своими подопечными - у второй линии не было непосредственного соприкосновения с противником, и все, что от них требовалось - это быть на подхвате - и в случае развития прорыва, и в случае отступления - чтобы дать первой линии возможность выйти из боя, прикрыв ее отход отсечным огнем. И Михаил добросовестно "подпирал" их своим присутствием. Даже было не так-то и страшно - ведь всю предыдущую неделю их позиции долбили из всех видов оружия. По-началу свист снарядов, мин, осколоков заставлял вжимать голову в плечи, вжиматься всем телом в стенку окопа. Но уже на второй день, немного пообвыкнув к этому шуму, Михаил почувствовал себя увереннее - ну да, летает вокруг, но он-то по-прежнему жив. Так и будет. Поэтому сейчас он тоже не особо мандражировал. И когда прозвучал тройной свисток на отход, он не ломанулся со всей дури обратно, а остался на своей позиции и снялся с нее вместе с наставником и Димкой, когда пропыленные бойцы первой линии перекатами прошли мимо них. Тут уж и они пошли перекатами, пока не свалились в свои окопы.
– Товарищ младший мержант, а что это было ? Атака не удалась ?
– Да не атака это была. Разведка боем. Посмотреть - где там у них что. Ну и боекомплект у фрицев подвыбить.
– Так новый подвезут ...
– Не подвезут - там наши им пути перекрыли. Сейчас так и будем их дергать ... О! А вот и наша очередь. Ну, пошли.
И, едва закончившись, тут же началась следующая "атака".
– Вы только вперед не рвитесь. Следите за цепью, сигналами. Нам сейчас главное немца подергать, идти к ним не будем.
– Так мы что - так и будем туда-сюда по полю мотаться ?
– Так и будем.
– Так ведь потери ...
– Много ты видел потерь ?
– Ну вон - одного-то тащили ...
– Раненный он, в ногу - потому и тащили. А так - все вернулись, ну вон может с царапинами. Тебе-то уж не привыкать.
И действительно, на второй день Миха словил осколок, как сказал их сержант - "повезло, на излете", потом ему промыли небольшую рану, налепили пластырь и хлопнули по другому плечу - "ну, с почином", а через пару часов взводный выдал ему нашивку за ранение - фактически первая его награда. Димка некоторое время завистливо на нее косился и все спрашивал - было ли больно и страшно. А Миха и не знал. Он и сам не заметил, как его ранило - что-то дернуло в плечо и вдруг стало немного резать. Он подумал, что поцарапался, но тут сержант увидел кровь - а вот да - наверное тогда-то Михе стало страшно. Но его быстро осмотрели, поставили диагноз "до свадьбы заживет" - и действительно, зажило довольно быстро - только меняй пластырь каждый день. Правда, еще немного чесалось, но это надо просто потерпеть и форма отстиралась довольно легко - не успело засохнуть.