До основанья. А зачем?
Шрифт:
Леон молча кивнул. Он цеплялся, как за последнюю соломинку, что он все же не штатный агент, не числящийся в списках и не получающий денег, но Директор положил на край стола конверт.
— Не думайте, что у нас служат исключительно за деньги: такие люди стоят дешево, потому что очень ненадежны — пояснил он — но по справедливости, всякий труд должен быть оплачен: вам, вашей очаровательной супруге и милым детям надо на что-то жить. Многие уважаемые господа — ученые, инженеры, журналисты — не состоя у нас в штате, отнюдь не брезгуют за плату делать для нас чистую работу научного характера. Мы же заинтересованы в продолжении нашего плодотворного сотрудничества: между своими все должно быть честно.
Между своими… Леон взял деньги, словно переступив при этом
— Когда закончите работу, позвоните по известному вам номеру, к вам подъедут — сказал он обыденным тоном, словно заказывая обед — советую однако не тянуть: будет подозрительно, если отсутствие товарища Даира окажется слишком долгим. Живите счастливо, искренне желаю вам всех благ; если возникнут проблемы — звоните! Честь имею!
С этими словами он вышел из комнаты. Леон взглянул на Зеллу, она же смотрела на него с надеждой и любовью. Для нее случившееся значило конец ее притворства, но Штрих физически чувствовал, как на его плечи наваливается двойной груз. Они молча стояли посреди комнаты, взявшись за руки и глядя друг на друга; внезапно дверь распахнулась, и вбежали дети.
— Вот то, ради чего стоит жить! — сказала Зелла с улыбкой — ради них мы пройдем через все, милый; эти маленькие человечки для нас дороже всех людей на свете!
Стоял яркий солнечный день, тротуары были заполнены нарядной публикой, вышедшей на прогулку. Отцы семейств, с тросточками и в котелках, неспешно шли под руку с нарядными дамами в огромных шляпах, в окружении стаек весело резвящихся детей. Черный автомобиль мирно ехал среди этой картины, возвращаясь в большой дом на бульваре Принц-Альберт.
— Они не ведают, чем оплачен их покой, как не обязаны знать, кто убирает нечистоты — думал Директор, смотря из окна машины — но кто-то должен делать и грязную работу; мы — золотари общества. Не только обыватели, но даже высокие столичные чины представляют наше дело исключительно как выследить, арестовать и повесить; но война психологическая столь же важна и нередко более эффективна. Фанатики всегда малочисленны, и опасны не столь сами, сколь толпой, идущей за ними даже к эшафоту. Но — бойся равнодушных! — если выставить их не героями, а авантюристами, самыми грязными средствами прокладывающими путь к власти, то толпа отвернется — и этих проклятых идеалистов можно будет полностью истребить, обеспечив мирному обывателю мертвую тишину и порядок. Господин Штрих не ведает, что он положил начало сразу двум операциям, губительным для подполья не меньше ареста нескольких его членов. Надо кстати дать им имена — пусть это будут "Шиповник" и "Золотая рыбка".
Леон положил на стол шесть листков бумаги, успокаивая себя тем, что он все же не мерзкий иуда, за сребреники продающий планы и адреса. Он взялся за дело тотчас же, спеша скорее стать честным гражданином, мужем и отцом; позвонив по телефону, он отдал бумаги пришедшему человеку с неприметным лицом; едва закрыв дверь, он с облегчением позвал жену, и они наконец остались в комнате одни, наказав детям не мешать. По истечении часа они оделись и вышли всем семейством на прогулку. Леон постукивал тросточкой по тротуару, Зелла придерживала край шляпы от игривого ветерка, дети то чинно шли рядом, то весело носились вокруг. Возле моста они купили мороженое. Всем было весело и хорошо, и они старались не вспоминать о происшедшем.
А в это самое время близ Угольной Гавани, в неприметном домике собирались другие люди, в их числе одна женщина. Они были уполномочены провести революционный суд; ждали лишь старшего из судей, чтобы начать. Женщина недвижно сидела в углу, глядя в одну точку и не веря в реальность происходящего.
Может быть, она вспоминала беззаботную жизнь в родительском семействе, балы и наряды, от которых она безжалостно отреклась, чтобы избежать удушливой скуки родительской семьи.
Сначала они умилялись, видя что крестьяне охотно просят у них литературу — "побольше и потолще". В одной деревне вдруг выяснилось, что мужики, даже грамотные, их книг не читают, а используют бумагу на совсем иные нужды. Они пытались пристыдить — в ответ на них, готовых отдать все во благо народа, набросились толпой — избили, связали, потащили в околоток.
Она не хочет вспоминать, что там было. С ними, не пожелавшими назвать имена, обошлись, как с беспаспортными бродягами. Одна она бы сломалась, назвав свое имя и звание, после чего ее с извинениями и поклонами вернули бы в постылый родительский дом — но поступить так, бросив здесь остальных, было еще страшнее, чем вынести все, что с нею сделали эти скоты в сиреневых мундирах. После их по этапу отправили в город, вместе с ворьем и душегубами; после опознания родственниками всех отпустили, мало пострадавшими телом, но жестоко опозоренными душой.
Она снова сбежала из дома. Вступая в Организацию, она с легкостью дала клятву: у нее не было ничего, кроме жизни, которую она ценила не больше, чем снаряд, летящий в цель. За то свое поругание она жестоко мстила палачам и сатрапам. Ее называли фурией и "Красной девой".
Потом появился Даир — впрочем, тогда у него еще не было этого имени. Она уже считалась опытным агентом, а он — только что пришедшим новичком; вместе они везли на пароходе груз литературы, изображая только что вступивших в брак супругов и имея билеты в одну общую двухместную каюту-"люкс". Они стояли на палубе, не решаясь спуститься, хотя уже наступала ночь.
В небе горели звезды, как драгоценные камни на черном бархате, виденные ей когда-то давно, в иной жизни, у матери на столе. Она не знала названий звезд и созвездий, и он говорил ей их, а после вдруг попросил выбрать одну звезду, и она указала на ту, что показалась ей самой яркой и близкой — Альтаир в созвездии Орла, ту, что на его родине звали Звезда Даир. Они стояли на пустой палубе, подняв глаза вверх и словно увлекаемые в небесную бездну, и им не надо было слов, чтобы понять друг друга; затем они сошли в каюту, и она впервые забыла про огонь мести, сжигающий ее непрерывно с того самого, страшного дня, как забыла и про данный тогда же обет не принадлежать больше никому.
Она не смогла забыть ту ночь, как ни старалась. Он взял себе то имя — Даир. Скрывая свои чувства, они встречались тайно, на случайных квартирах или в дешевых номерах, до того петляя по улицам, стараясь не попасться на глаза как полицейским шпикам, так и своим же товарищам. Потом родился сын — их сын. Она не выдала товарищам отца, сказав, что это была случайная связь в дороге.
Она думала, какой бы хорошей она была матерью, если бы революция уже победила. Пока же она, не желая к себе снисхождения, работала с удвоенным рвением, сама вызываясь на трудные и опасные дела. В тюрьме по приказу губернатора были высечены политические; решено было наказать зарвавшегося сатрапа. Боясь, что о ней плохо подумают, она настояла тоже участвовать в выборе исполнителя; жребий выпал ей.