До первого снега
Шрифт:
Анхель недовольно цокает языком и оставляет мой вопрос без ответа.
Неспешно автомобиль покидает территорию аэропорта и выезжает на трассу. Но как только ему удаётся немного набрать скорость, со всех щелей начинает нестерпимо дуть. И без того продрогшая, кутаюсь в толстовку и, отвернувшись к окну, даю волю слезам. Не о такой жизни я всегда мечтала. Не о такой.
– Ты упрямая, как твой отец! – вдруг нарушает относительную тишину Анхель. – Сказал же, плед возьми!
Мотаю головой, не поворачиваясь к старику. Отчего-то становится стыдно от мысли, что
– Ведёшь себя глупо! До дома почти сутки пути и, поверь, с каждым часом будет только холоднее, – бурчит старик и, не отвлекаясь от дороги, начинает переключать радиостанции, добавляя к бесконечному скрежету подвески и рёву мотора свистящие переливы и дребезжание поиска сигнала.
– Сутки? – вскрикиваю от ужаса, понимая, что не выдержу в этом продуваемом насквозь пикапе двадцать четыре часа.
– Ну, чуть меньше, может, – почесав затылок, вполне серьёзно отвечает Анхель и вновь принимается вылавливать нужную радиостанцию.
Безудержно хлюпаю носом и клацаю от холода зубами, но брать чужой, непонятно где валявшийся до этого плед, не хочу. Может, я и потеряла дом, друзей, отца, но чувство собственного достоинства всё ещё при мне.
Спустя несколько минут шумовой пытки салон наполняется громкими унылыми звуками ретрокомпозиции: под стоны гитары томный женский голос страдальчески поёт о неразделенной любви.
– Вы серьёзно? – наплевав на зарёванное лицо, поворачиваюсь к деду. – Мы будем слушать ЭТО?
– Как по мне, долгая дорога в компании очаровательной Джильды гораздо привлекательнее твоих сопливых всхлипов, – не лезет в карман за очередным оскорблением старик.
Фыркаю и с надменно поднятым носом отворачиваюсь к окну, пытаясь сосредоточиться на ночных видах окрестностей Буэнос-Айреса. Но с каждой минутой огней за окном становится всё меньше, а гнетущей темноты и заунывного бренчания всё больше. Зябкая дрожь дерёт до костей. Слёзы в какой-то момент просто устают течь, а может, наконец кончаются. Дикая усталость вкупе с немыслимыми потрясениями берёт верх над показной гордостью и врождённой брезгливостью, и вот уже несмелыми руками нащупываю на заднем сидении огромный вязаный плед. Под одобрительный кивок старика закутываюсь в него с ногами, ощущая, как уютное тепло медленно начинает растекаться по телу, унося с собой страхи и тревоги минувшего дня.
– Поспи, – убавив громкость радиоприёмника, бубнит Анхель. – С рассветом остановимся на заправке перекусить. Я разбужу.
Киваю и проваливаюсь в сон.
Анхель не обманул, совершенно бесцеремонно разбудив меня с первыми лучами солнца. Щурюсь от яркого света, нещадно бьющего прямо в глаза, и сильнее укутываюсь в плед в яром нежелании возвращаться в реальность.
Всё та же старая тачка: увы, при свете дня она кажется ещё более древней и убогой. Всё тот же презрительный взгляд деда, хотя… Нет, сейчас в глазах старика читается непередаваемая усталость: это я спала всю ночь – он безотрывно следил за дорогой. А потом мозг взрывается от ещё более внезапной догадки.
– Анхель, а когда отец сообщил, что я прилечу?
– Вчера на рассвете, – потягивается тот.
– Получается, вы вторые сутки за рулём? – мысленно прикидываю, сколько времени ушло у старика на дорогу и поражаюсь его стойкости
– Получается, – сухо бросает тот и выходит. – Рита, давай, живее!
Скидываю с себя плед и вылезаю следом, моментально съёживаясь от ледяного ветра, безжалостно бьющего по голой коже.
– Почему так холодно? – кричу в спину старику, планомерно удаляющемуся в сторону небольшой закусочной на территории заправки. Я же смотрела прогноз погоды! Правда, только в Буэнос-Айресе.
Ответ прилетает живо и с прежней долей иронии:
– Потому что зима, Рита!
Ускоряюсь, чтобы быстрее попасть в тёплое помещение, и даже толком не осматриваюсь. Так, подмечаю, что в явном упадке в этой стране всё вокруг.
– Рита! – Анхель занимает свободный столик в глубине зала и наконец обращает на меня внимание. – Бараньи твои мозги! Ты почему плед оставила в машине?
– Мне что, укутавшись в старое тряпьё, нужно было на люди выйти? Вы в своём уме? – едва попадая зубом на зуб, возмущаюсь, растирая обледенелые коленки.
– То есть заявиться на люди в шортах посреди зимы лучше? – откровенно ржёт надо мной Анхель, а затем снимает белёсую куртку и протягивает мне. – На, глупая, накинь! Сейчас поедим и ревизию твоим вещам устроим! Надеюсь, ума хватило взять с собой что-то более похожее на одежду!
Сжимаю губы в тонкую линию и, отвернувшись от деда, сажусь за стол:
– Не надо мне вашу куртку! – сквозь подбирающиеся к горлу слёзы брезгливо бормочу в ответ, но потом всё же добавляю: – Спасибо!
Неужели старик не понимает насколько его одежда заношенная и несвежая, пропахшая машинным маслом и дымом? Неужели он думает, что я настолько потеряла себя, чтобы надеть подобное, пусть даже на время.
– Знаешь, Рита, – Анхель бросает отвергнутую куртку на стул, а сам с укором смотрит на меня. – Если ты не изменишь своё отношение к жизни, Тревелин сломает тебя.
– Тревелин, Тревелин! Я только и слышу от вас это дурацкое слово! Я уже его ненавижу! Довольны!
– Твоя ненависть – твоё право! – пожимает плечами старик и уходит делать заказ.
Склизкий омлет, пересушенные гренки и горячий американо без сахара – это всё, что полагается мне на завтрак. Ощущение, что Анхель просто издевается надо мной. Ковыряюсь вилкой в тарелке, пока тот деловито засовывает это подобие еды себе в рот.
– Так! – обтирая руки о штанины, заключает он. – Времени уговаривать омлет превратиться в фуа-гра у нас нет! Не хочешь есть – не надо!
Не дожидаясь ответа, Анхель встаёт и бодро возвращается к пикапу, бросив на ходу:
– Выезжаем через десять минут!
Хочется взбунтоваться! Топнуть ногой! Устроить истерику! Чтобы дед понял, что со мной так нельзя! Вот только чувствую, что с ним этот номер не пройдёт.
Делаю большой глоток американо и, сморщившись от его сковывающей весь рот горечи, выхожу на улицу.