До последней капли крови
Шрифт:
Оставшись одна, Ева села за стол, минуту сидела неподвижно и вдруг рассмеялась. Правда, этот смех, прерываемый кашлем, посторонний наблюдатель свободно мог принять за плач.
Рашеньский пил, не понимая, что пьет. Старый официант принес ему еще сто граммов коньяка, постоял минуту, покачал головой, но не осмелился ничего сказать. Зал «Гранд-отеля» был полон, за соседним столиком расположилась шумная компания. Он, похоже, не замечал всех этих англичан, американцев; большинство из них были в форме и чувствовали себя здесь уверенно, выкрикивали названия населенных пунктов
Закрыв глаза, он попытался представить Марту, но не смог. Как и в тот вечер, когда впервые увидел ее на приеме у супругов К…Он получил приглашение на посещение салонов правящих кругов санации, это его даже забавляло, он считал, что они хотят купить молодого бунтаря-журналиста. Жена заместителя министра плыла в голубом платье, да, он помнит цвет платья и декольте, показавшееся ему слишком глубоким, если учесть, что… А сбоку, в нише двери, стояла Марта. Он не мог вспомнить ее лица, образ исчез, вместо него появилось пустое место. «Ты мне улыбалась, а локон падал на твои глаза». — «Неправда, я не улыбалась, потому что тебя со мной не познакомили».
Ну конечно, он помнил огромный салон и мундиры, окружавшие Марту. Она увидела его в зеркале, пробиравшегося к ней с рюмкой в руке. Кто-то толкнул его, сказал: «Извините», и рюмка мягко упала на ковер; он неуклюже наклонился, но тут же появился слуга, они подняли рюмку вместе… и Марта рассмеялась.
На Королевской улице падал снег, они свернули на Краковское предместье, на Новом Святе она взяла его под руку. «Я живу на улице Вильчей, а хотелось бы на Саской Кемпе». Нет, это она сказала значительно позже. И не раз говорила об этом в Лондоне.
Его вдруг охватил страх, он потянулся за рюмкой, пил, не чувствуя вкуса коньяка. Как умирают люди? Как умерла Марта? Если снаряд разорвался неподалеку, она ничего не почувствовала, но ведь так легко не умирают, на это требуется время: сначала, наверное, чувствуешь боль и испытываешь надежду, что пронесет, затем понимаешь, что надо принимать смерть, соглашаться с ней, и это самое трудное. «Смог бы я, — подумал он, — сейчас принять смерть? Да, я готовился к этому много месяцев и постоянно повторял: миллионы и миллионы умирают, и ты сможешь».
Он снова подозвал официанта.
— Еще одну рюмку.
Тот грустно поглядел на него и отошел. В этот момент около его столика появился господин в гражданском костюме, представительный, тоже слегка навеселе. В руке он держал огромный черный портфель.
— Разрешите, уважаемый пан поручник? — спросил он.
— Пожалуйста, присаживайтесь, — буркнул Рашеньский.
Если бы он не был таким пьяным и так занят своими переживаниями, то наверняка заметил бы пристальный взгляд двух не похожих на иностранцев мужчин, сидевших за столиком
— Моя фамилия Янецкий, представитель из Акминска, — произнес господин, присаживаясь к столу. — Не приходилось ли нам…
— Рашеньский, — буркнул он и потянулся за рюмкой.
На Янецкого такой прием, казалось, не подействовал.
— А я ведь знаю вас, уважаемый пан, — залился он соловьем. — Читал, читал… Официант! — крикнул он. — Никудышное здесь обслуживание, где им тягаться с Европой.
Но официант явился тут же — Янецкий заказал ужин и спиртное.
— А вы тут в полном одиночестве, — забеспокоился он, глядя на Рашеньского. — Я бы не прочь провести время в дамском обществе… В Лондоне совсем другое дело, правда?
Рашеньский слегка приподнялся и посмотрел на представителя таким взглядом, что тот умолк и застыл в неподвижной позе с открытым ртом.
— В чем дело? — заикаясь, спросил он наконец.
— Вон отсюда! — рявкнул Рашеньский.
Янецкий вскочил со стула.
— Сумасшедший! — крикнул он. — Самый настоящий безумец! Официант! — Увидев, что тот несет его заказ, распорядился: — Отнесите все вон на тот столик.
Рашеньский заказал еще коньяку. Слушал русские песни, которые фактически не слышал, и не заметил даже, как Янецкий нашел себе новую компанию — польского и английского офицеров. К ним подошла женщина, и вскоре все четверо покинули ресторан.
Зал постепенно пустел, оркестр уже не играл. Рашеньский больше не заказывал коньяку, он даже немного пришел в себя.
— Ресторан закрывается, — долетел до него голос официанта.
Рашеньский тяжело поднялся и только сейчас заметил черный портфель. Он лежал на стуле, там, куда его положил Янецкий. Рашеньский окинул взглядом зал, но представителя нигде не было видно.
— Тот пан, что сидел с вами, — услужливо проговорил официант, — уже давно ушел.
Рашеньский машинально взял черный портфель и поплелся к выходу. Когда подошел к двери, двое мужчин преградили ему дорогу.
— Просим вас пройти с нами, — сказал один из них.
— По какому праву, зачем?
— Мы из контрразведки, — пояснил другой, показав удостоверение, и протянул руку за портфелем, который Рашеньский все еще держал в руке. — Нужно кое-что выяснить.
— Я протестую!
— Еще успеете выразить свой протест.
Машина ждала у «Гранд-отеля». Рашеньский покорно забрался в нее и, вдруг почувствовав себя беспомощным, подумал, что теперь ему абсолютно все равно, он готов принять любой удар судьбы.
Советский полковник был вежлив, только иногда в его голосе звучали металлические нотки. Рашеньский сидел на стуле на некотором расстоянии от стола, уже протрезвевший, но небритый и усталый после проведенной в камере ночи. Он знал, что это первый допрос — на нем ничто не должно угрожать ему. Отвечал на вопросы, подтверждающие его личность и касающиеся портфеля, размышлял: «Провокация или случайность? Если все это сфабриковано, то кто в этом заинтересован? Русские, наша разведка? Могу ведь и не выкарабкаться отсюда», — подумал он, нисколько, впрочем, не испугавшись.